замирал, ловя какой-то неосознанный Тимуров жест.
Наверное, так ходят напарники, всерьёз притёртые один к другому.
Метрах в пяти от дома Тимур остановился. Прислушался. Даже не к внешним звукам, а скорее к внутреннему голосу.
Нет. Всё-таки между ними пропасть. Хоть Ворожцов и повторил его маневр с точностью робота. Хоть и стоит вот в шаге, дышит в такт. Хоть сердца их, может быть, и отстукивают одинаковый ритм…
Всё равно — пропасть.
Глубиной в три дня.
Шириной в четыре смерти и две жизни.
Говорят, настоящие испытания сближают людей, делают их друзьями навек. Дурь. Невозможно крепко сцепиться оборванными краями судеб. Нельзя жить в лохмотьях общей памяти.
Дурь это.
А реальность вообще слепа к таким восторженным откровениям.
Тимур снова почувствовал на виске уголёк взгляда. Не стал поворачиваться. Зачем?
Он просто поднял обрез и двинулся вперёд, к тёмному дверному проёму. Ворожцов тенью скользнул следом…
Или это Ворожцов пошёл, а Тимур, как тень, прыгнул ему под ноги? Ведь солнце как раз сзади…
Какая разница.
В голову лезла какая-то ерунда, долбили посторонние мысли, заглушая ледяной хруст пустоты. Смахивая крупицы памяти, как «дворники» сметают капли дождя с лобового стекла машины в ненастный день.
Прежде чем переступить порог, Тимур притормозил. Включил налобник и встряхнулся. Нужно было сосредоточиться. Лезть вперёд в таком состоянии опасно.
— Ты чего? — спросил Ворожцов.
— Мозги на место ставлю. — Тимур с силой провёл ладонью по лицу, словно хотел вместе с пылью и потом стянуть какую-то надоевшую маску. Глубоко вздохнул. — Сам готов?
— Да.
— Пошли.
В крохотных сенях почти ничего не уцелело — обрывки тряпья, битая посуда, ржа, плесень, гниль. Внизу чернел подпол, пройти к комнате можно было только по единственному уцелевшему бревну.
Придерживаясь левой рукой за низкую притолоку, Тимур добрался до двери и почувствовал, какая она сухая в отличие от влажной балки. Из комнаты явно веяло теплом.
— Там? — уточнил он, не оборачиваясь.
— Да, обе, — подтвердил Ворожцов. — Похоже на…
Тимур дёрнул дверь, и деревянная ручка с противным треском осталась у него в кулаке. Закачавшись на бревне, он едва не сверзился в подпол. Луч налобника заплясал по покрытой иссохшим белёсым налётом стене.
Восстановив равновесие, Тимур упёрся рукой с обрезом в потолок и саданул по двери ногой. Дряхлые доски не выдержали, проломились под тяжёлым ботинком. Часть косяка рассыпалась в мелкую щепу, половина полотна со скрипом ушла внутрь и обвалилась.
В лицо моментально ударил тёплый, сухой воздух, по глазам резанул свет. Тимур зажмурился, прикрылся ладонью.
Угол дома давно просел и обрушился. Половина комнаты была завалена обломками крыши и потолочных балок. А за всем этим нагромождением мерцали знакомые жёлтые огоньки.
Две аномалии. Точно такие они уже встречали в ангаре, когда столкнулись с гигантским хищником.
— Вряд ли пенсионеры ставили свои опыты здесь, — проворчал Тимур, осторожно разворачиваясь в проёме. — Зря лезли. Можно было вообще снаружи обойти.
— Кто ж знал, — откликнулся Ворожцов.
Его силуэт двинулся и замер на фоне светлого пятна входной двери. Тревожно зажужжал наладонник.
— Ещё аномалия? — поинтересовался Тимур.
— Нет, это на сканере, — ответил Ворожцов. — По улице кто-то идёт.
Тимур с удивлением отметил, что известие о появлении на радаре незнакомца — будь то человек или зверь — не произвело на него почти никакого эффекта. Ни дрожи в коленях, ни прошибающего внутренности холода, ни озноба, ни мурашек на спине.
Тот, кто был снаружи, не пугал его — просто вызывал рациональную осторожность. И это было совсем новым ощущением, вовсе не беспечности или равнодушия, как могло показаться сначала.
Отнюдь. Это было ощущением превосходства.
Короткий укол всесилия заставил сердце сжаться, но чувство быстро ушло. Опасное чувство, граничащее с безрассудством.
— Далеко? — спросил Тимур.
— Метров пятьдесят. — Голос Ворожцова тоже был ровным. Совсем не похожим на знакомый лепет ботана. В нём скользила та же тихая, почти безумная уверенность надломленного человека, как в самом Тимуре. — Я выхожу.
— Стой, — жёстко осадил Тимур. — Подожди.
— Чего? — не понял Ворожцов. — Ты за мной. Я слежу за перемещением, ты прикрываешь. Как обычно.
— Нет, не как обычно, Ворожцов, — покачал головой Тимур, и луч фонарика повторил его движение. — Нет никакого «обычно», понимаешь? Нет, не было и не будет.
Тот обернулся, и Тимур наконец поймал его взгляд не виском, а глазами. Пустой, перегоревший взгляд. Не уголь. Пепел.
— Почему? — просто спросил Ворожцов, практически не щурясь на свет налобника. — Почему это не как обычно, а, Тимур?
На ПДА в его руке мерцала точка, приближаясь к центру экрана.
Тот, кто идёт по улице, вот-вот поравняется с их домом, окажется совсем близко…
— Потому что если ты сейчас выйдешь и сыграешь в храброго бойскаута, — проговорил Тимур, подбирая слова, которые падали с языка тяжёлыми каплями, — то наша затея провалится.
— Почему? — настырно повторил Ворожцов. В его тоне прорезался холодный вызов. — Грохнешь его, найдём прибор. Сделаем то, зачем пришли. Ничего не провалится.
— Нет, Ворожцов, — с нажимом ответил Тимур. — Если ты сейчас выйдешь, то никакой прибор не поможет. Понимаешь?
Тот понимал, Тимур видел по глазам. Но за пониманием дрожал остывший пепел безразличия и немого отчаяния. Он уже наблюдал такой взгляд — взгляд переломанного неудачами человека, жившего рухнувшей в одночасье идеей. На кухне, по ту сторону ополовиненной бутылки.
Он даже посмеивался над причудами учёного, не осознавая трагедии…
— Я похож на брата? — спросил Ворожцов, и чужая улыбка тронула его бледные, потрескавшиеся губы. — Похож, да?
— Ты похож на тряпку, — припечатал Тимур, стиснув зубы. Выцедил: — А если выйдешь, тебя порвут до конца.
— Всё ещё играешь во взрослого, — печально усмехнулся Ворожцов. — Не надоело?
Пропасть.
Глубиной в три дня.
Шириной в четыре смерти.
И две жизни.
Тимур, рискуя упасть с бревна, подошёл к Ворожцову и положил ему ладонь сзади на шею. Притянул и упёр лбом в свой лоб, сворачивая фонарик на сторону. Сжал попавшую в пальцы шевелюру, стиснул.
— Опомнись, Женька, — сказал он и вдавил башку упрямого ботана в свою собственную с такой зверской силой, будто хотел, чтобы у того лопнул череп. — Опомнись. Там никого нет.
