стаканчику холодной ракы, разговорились с официантами, с метродотелями Хайдаром и Сади; как всегда, посетовали кому-то, сколько развелось вокруг националистов и марксистов, стреляющих на улицах, подкладывающих бомбы и ведущих страну к гибели. Пожилые официанты были осмотрительнее нас и не спешили выражать свои эмоции в беседах на политические темы. К нам никто не подходил, хотя мы здоровались и улыбались всем знакомым, заглядывавшим в ресторан, и поэтому Сибель насмешливо спросила, отчего у меня опять испортилось настроение. На это я ответил, что расстроен, поскольку Тургай- бей сговорился с братом, они взяли к себе Кенана, которого я так и не решился выгнать, и собираются организовать новую фирму, а меня не зовут под предлогом моей якобы загруженности и работы над крупным тендером по поставке постельного белья.
— Кенан — это тот самый, кто отменно танцевал на помолвке? — уточнила Сибель. Конечно, она имела в виду «танцевал с Фюсун», но выразилась именно так, чтобы не употреблять её имя. Подробности помолвки до сих пор причиняли боль нам двоим, и поэтому мы некоторое время молчали, подбирая новую тему для разговора. Между тем, когда моя «болезнь» обнаружилась впервые, Сибель, проявлявшей даже в самые трудные минуты необыкновенную жизненную силу, с легкостью удавалось находить предметы для разговора.
— И сейчас этот Кенан станет директором новой, процветающей фирмы, — насмешливо добавила она. Никогда прежде Сибель не позволяла себе насмешек. С грустью глядя на слишком сильный макияж и дрожащие руки моей невесты, я подумал, что она из состоятельной, учившейся во Франции, счастливой и благополучной девушки превращается в заурядную турецкую домохозяйку, несчастную и язвительную, которая от проблем с богатым мужем постепенно привыкает к выпивке.
Неужели она догадалась о моей ревности к Кенану и поэтому решила меня уколоть? Еще месяц назад такое подозрение не пришло бы мне в голову.
— Это братец всякие фокусы выдумывает, лишь бы заработать на пару грошей больше, — парировал я. — Забудь.
— Ты сам знаешь, что речь не о нескольких грошах, а о большой прибыли. Ты не должен сквозь пальцы смотреть на то, что ущемляют твои права и лишают тебя участия по праву и законной доли. Ты должен проявить волю и ответить им.
— Мне нет до этого никакого дела.
— Ты мне такой не нравишься, — Сибель раздражалась. — Тебе ничто не интересует, ты прячешься от жизни, тебе, судя по всему, нравится быть слабым. А нужно быть сильным.
— Давай еще выпьем? — улыбнулся я, поднимая стакан.
Мы заказали еще по порции ракы и, ожидая официанта, молчали. Когда Сибель сердилась, у неё между бровей появлялась морщинка, похожая на вопросительный знак, и теперь эта морщинка обнаружилась вновь.
— Позвони Нурджихан, — предложил я. — Может, они с Мехмедом придут?
— Я недавно пыталась, но тут телефон не работает; говорят, сломался, — сердито ответила Сибель.
— Ну, тогда расскажи, что ты делала сегодня в городе, что купила? — продолжал я. — Или о чем- нибудь веселом!..
Но Сибель совершенно не хотелось ни веселить меня, ни демонстрировать покупки.
— Теперь я уверена, ты не можешь до сих пор так сильно любить её, — произнесла она внезапно после непродолжительной паузы. — Беда не в том, что ты любишь другую женщину, беда в том, что меня ты не любишь.
— А почему я тогда так привязан к тебе? — нежно спросил я Сибель, взяв её за руку. — Почему мне не хочется проводить без тебя ни дня?
Мы не впервые говорили друг другу такие слова. Но на этот раз в её глазах сиял странный свет, и я испугался, что сейчас она скажет: «Потому что тебе хорошо известно, что ты умрешь от боли, если останешься один!» Но Сибель, слава Аллаху, еще не замечала, что мое положение столь плачевно.
— Ты тянешься ко мне, потому что хочешь верить, что с тобой случилось несчастье.
— А зачем мне несчастье?
— Тебе нравится выглядеть уставшим от жизни. Но тебе, дорогой мой, пора взяться за ум.
Я сказал ей, что мечтаю, чтобы эти черные дни миновали и чтобы у нас родилось двое сыновей, а еще три дочери, похожие на неё. Что у нас будет большая, счастливая и дружная семья, мы будем жить счастливо и долгие годы радоваться жизни. Что когда я вижу её прекрасное лицо, смотрю в её умные глаза, слышу, как она что-то готовит на кухне, чувствую безграничную радость. «Не плачь, пожалуйста», — попросил я.
— Чувствует мое сердце, этого никогда не будет. — Слезы из глаз Сибель потекли быстрее. Она высвободила свою руку, вытащила платок, вытерла слезы, высморкалась, вытащила пудреницу и обильно попудрилась.
— Почему ты больше не веришь в меня? — спросил я.
— Наверное, потому, что я больше не верю в себя, — ответила Сибель. — Иногда я думаю, что стала некрасивой.
Я снова крепко сжал её руку и уже собирался сказать ей: «Нет, не правда! Красивая!», как вдруг раздался голос Тайфуна: «О-о! А вот и наши влюбленные голубки! Все только о вас и говорят. Что это у вас стряслось?»
— Интересно, что же про нас сплетничают?
Летом Тайфун с женой часто бывали у нас на даче, но сейчас, когда он увидел, что Сибель плачет, помрачнел. Ему захотелось поскорее отойти от нас, однако Сибель, заметив это, остановила его.
— У одного нашего близкого друга погибла в автокатастрофе дочь, — объяснила она.
— Так о чем же все-таки трезвонят? — насмешливо повторил я.
Тайфун искал повод сбежать и озирался по сторонам. Наконец он увидел какого-то знакомого и нарочито громко окликнул его. Прежде чем уйти, он сказал:
— Вы так влюблены и не женитесь. Наверное, как европейцы, боитесь, что семейная жизнь убьет вашу любовь. Вам надо пожениться, чтобы все вокруг перестали завидовать. А некоторые говорят даже, что жизнь на даче вам счастья не принесет. Ну, пока, ребята! Счастливо оставаться.
Едва он ушел, мы заказали еще ракы у молодого симпатичного официанта. Сибель все лето удавалось скрывать под различными предлогами мои приступы тоски, привлекавшие внимание наших друзей. Однако множество сплетен и насмешек породил один только факт, что мы начали жить вместе до свадьбы, а язвительные и двусмысленные шутки Сибель в мой адрес запомнились многим, как и моя новая привычка подолгу плавать на спине. Очевидно, все это стало теперь в обществе предметом обсуждения.
— Позовем на ужин Мехмеда с Нурджихан или одни поедим?
— Позвони им с улицы, разыщи их. У тебя есть жетон? Мне хочется еще побыть здесь, — в голосе Сибель звучала неясная тревога.
Я поместил в свой музей стамбульский телефонный жетон с зазубренными краями, какой можно было купить тогда в любой табачной лавке, потому что мне не хочется, чтобы счастливые свидетели новой жизни презирали Стамбул 1975 года, в котором плохо текла вода (поэтому в богатые кварталы воду привозили на грузовике) и не работали телефоны. Я не помню, чтобы в те годы мне хотя бы раз удалось позвонить с улицы. Такое удавалось только героям турецких фильмов, и то в картинах, навеянных европейским кино. Зато позвонить можно было из любого магазина, бакалеи, кофейни или табачной лавки, где предприимчивые хозяева устанавливали специальные автоматичские копилки для жетонов. Все эти подробности объясняют, почему я обошел несколько магазинов в Нишанташи. В одном киоске «Спорт-Лото» оказался свободный телефон. У Нурджихан номер был занят, второй раз продавец мне позвонить не разрешил; через некоторое время, из какого-то цветочного магазина, я наконец дозвонился до Мехмеда. Он сказал, что Нурджихан у него дома и через полчаса они придут в «Фойе».
Переходя из магазина в магазин в поисках телефона, я добрался до площади Нишанташи. И сказал себе, что неплохо бы проверить квартиру в «Доме милосердия», раз уж я оказался поблизости. Ключ был у меня с собой.
Придя туда, я снял рубашку и пиджак, умылся, как врач перед операцией, а затем осторожно присел на край кровати, на которой мы с Фюсун занимались любовью сорок два раза, и полтора счастливых часа
