— А почему, собственно, нельзя беспокоить главного? — Леван поймал себя на желании вырвать из рук начальника бумаги.
— Ты, наверно, плохо знаешь нашего Михаила. — Элизбар поднял наконец глаза. — Ты слыхал, что на первой домне произошла авария, они час тому назад кончили работу. Георгадзе две ночи сидел там. Сейчас к нему не подступишься.
— Но я ведь не по личному делу собираюсь ему надоедать.
— Знаю. Но ничего сейчас не поделаешь. Мне не лень попросить, но это бесполезное занятие, все равно что воду в ступе толочь… Ничего из этого не выйдет.
— Тогда я сам позвоню.
— Как хочешь.
Леван взял трубку и набрал номер.
— Попросите, пожалуйста, товарища Георгадзе.
— Товарищ Георгадзе ушел домой, — послышалось в трубке.
— А вы не можете мне сказать его домашний телефон? Благодарю.
Леван нажал на рычаг и снова набрал номер.
Хундадзе насторожился. Он знал, чем мог окончиться такой разговор. В ожидании грома и молний он вертел свой карандаш.
В трубке послышался женский голос.
«Наверно, жена», — подумал Леван и выпрямился.
— Извините, пожалуйста, я звоню вам из мартеновского цеха. Дело очень срочное. Если можно, позовите Михаила Владимировича.
— Что еще там случилось? — закричал Георгадзе из спальни.
— Теперь из мартеновского звонят, будь они неладны!
Георгадзе торопливо, в одних носках подбежал к телефону. Он знал, после двух суток, проведенных в цехе, его не станут беспокоить по пустякам.
«Значит, случилось что-то серьезное», — успел он сообразить. Сердце забилось чаще.
— Георгадзе слушает!
— Это Леван Хидашели, начальник смены мартеновского цеха.
— Говорите прямо, что случилось?
Леван не ожидал такого грубого ответа. Он даже растерялся немного. Как теперь повести разговор?
— Дело в том, что в миксерах осталось очень мало чугуна, а печи уже готовы для заливки. Необходимо ваше распоряжение. Пусть нам выдадут чугун из запасов.
Михаил от злости не мог слова вымолвить. Он готов был закричать, поставить этого нахального юнца на место, но вдруг почувствовал острую боль в сердце. Прислушался к ней, приложил руку к груди, заставил себя сдержаться и спокойно ответил:
— Подождешь!
— Михаил Владимирович, чугун привезут через два часа, а печи что, бездействовать будут?
— Я уже сказал. Понятно?
— Понятно только одно: если вы не распорядитесь, три печи простоят два часа.
— Как ты смеешь! — закричал вышедший из себя Георгадзе и упал в кресло, выронив трубку из рук.
Испуганная Елена подскочила к мужу.
— Что с тобой?
— Ничего. Дай нитроглицерин и оставь меня в покое!
Хидашели все еще держал трубку в руке, хотя звуки зуммера раздавались на весь кабинет.
Элизбар стоял рядом. Он вскочил еще тогда, когда Леван произнес последние свои слова. Как можно так разговаривать с главным!
Леван положил трубку и молча пошел из комнаты. В дверях он наскочил на заместителя начальника цеха.
— Он что, ошалел? — спросил тот у Элизбара, засмеялся и положил на стул перед начальником какой-то приказ. Элизбар подписал его. Потом подошел к окну и взглянул в цех.
«Эх, сынок! Ты думаешь, достаточно книг начитался? Нет, в цехе ты имеешь дело с людьми, и прежде всего с людьми».
У Хундадзе было отходчивое сердце. И первое свое столкновение с Хидашели он давно забыл. Но этот разговор снова всколыхнул в душе Элизбара неприязнь, которая родилась с их первой встречи.
«Дело свое знает отлично, надо отдать ему должное, он ведь самую отсталую смену получил, а теперь уже обогнал самую лучшую. Ребята его любят. Мне он всегда подчинялся беспрекословно… Но что- то есть в нем настораживающее… Хотя Хидашели никому ничего плохого не сделал. По знаниям и работе нет такого другого начальника смены. Ребята души в нем не чают».
Зазвонил телефон. Элизбар взял трубку.
— Слушаю.
— Это ты, Элизбар? — Хундадзе сразу узнал голос главного.
— Да, Михаил Владимирович.
— Хорош у тебя этот разбойник, Хидашели. И дома нашел… Вылейте ему чугун из миксера. Работу не задерживайте!
— Слушаюсь, Михаил Владимирович.
Главный положил трубку. Элизбар несколько минут стоял неподвижно. Потом позвонил секретарше и попросил найти Хидашели.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Двадцатого августа вернулись из деревни родители Левана.
Однажды вечером, приехав с работы, Леван увидел, что окна квартиры открыты настежь.
Он понял — это старики. Нино еле дождалась встречи с сыном, Варлам взволновался, увидев его. Обнял, расцеловал, а потом принялся украдкой наблюдать за ним.
Сын привел его в восхищение. Он, конечно, и слова не сказал по этому поводу, но скрыть свое удовольствие не смог. Леван выглядел теперь серьезным, деловым человеком.
Нино радовалась откровенно, обнимала сына, целовала его, то смеялась, то плакала, то хвалила его, то ругала за редкие письма.
— Как можно так забывать родных?
А когда она узнала, что Леван опять начал работать на заводе, закричала в голос:
— Ты что, убить себя хочешь, тебе ни своя, ни моя жизнь не дорога? — Она тормошила сначала Левана, потом обратилась к мужу: — Ну скажи-ка что-нибудь, ты что, онемел? Почему мой ребенок должен гибнуть на этом проклятом заводе?
— Как же я могу ему советовать? Он теперь взрослый. Того и гляди, он нам советы давать станет, — рассмеялся Варлам.
— А, что с тобой говорить, ты холодный, рассудительный человек!
Варлам не хотел вмешиваться в дела сына. Он хорошо помнил те времена, когда Леван ночами сидел над решением сложных задач, но за помощью к отцу никогда не обращался. Даже ребенком он не искал защиты у старших. Бывало, изобьют его большие мальчишки, он никогда не пожалуется ни отцу, ни брату.
Варламу очень хотелось, чтобы младший сын пошел по его стопам, продолжил его дело. Леван не захотел этого. И в душе Варлам понимал и одобрял сына. Знал, что тот не пропадет. А вот Нино никак этого понять не могла.
Леван смеялся и утешал ее:
