голове начальника цеха. Он сел у стола и задумался, перебирал эпизоды собрания, вспоминал слова Левана. В первый раз за долгие годы этот пожилой человек ощутил свою беспомощность. Оказывается, в мартеновском цехе все обстоит не так, как ему казалось. Ведь три года назад постановили перевести цех на газ и до сих пор ничего не сумели сделать. Разве только это? Сколько еще незавершенных дел, сколько неизученных и невнедренных методов, а он даже не почувствовал, как плохи дела. Видно, годы сказываются. Зря на молодых косился… Не верил им. Сегодняшнее собрание будто открыло ему глаза. И теперь начальнику цеха больше всего было стыдно перед Леваном Хидашели. Он корил себя за то, что усомнился в этом парне. Он понял теперь, что Хидашели будет руководить цехом лучше, чем он сам, понял, что пришла пора уходить на пенсию.
— Пенсия! — громко сказал Элизбар. Встал. Прошелся по кабинету.
«Жизнь идет вперед так быстро, — думал Элизбар. — Ни на один шаг нельзя от нее отстать. Если отстал, значит отойди в сторонку, не мешай другому, а я, наверно, мешаю многим». Домой он шел пешком, медленно шагая по улице.
Был хороший, теплый вечер. Только что прошел дождь и подул прохладный ветерок. После дневного зноя этот неожиданно свежий вечер был приятен. Улица наполнилась гуляющими. От влажной земли шел приятный сильный запах. Точно такой, какой бывает после майского ливня. Элизбар старался вспомнить, когда он в последний раз попадал под дождь, и не мог. Кажется, он впервые в своей жизни так медленно шел по улице. Рассматривал людей, угадывал пенсионеров, вглядывался в их лица.
Вот двое пожилых людей, по-видимому, муж и жена. Мужчина был в пенсне, в одной руке держал трость, а другой поддерживал жену, которая на черном ремешке вела белую лохматую собачку. Наверно, им было не меньше восьмидесяти. Какой-то молодой человек случайно наступил на лапу собачке, та жалобно завизжала, а старики возмущенно напустились на юношу.
— Приношу извинения, я случайно! — покраснел тот.
Но они не унимались. Старик стучал тростью по асфальту и смешно кипятился. Юноша махнул рукой и пошел прочь.
Элизбару, который вообще не пил, сейчас вдруг захотелось выпить. Зашел в маленькую забегаловку, залпом опрокинул полстакана водки. Он ничего не ел с самого утра и быстро захмелел. Расплатился и вышел на улицу. На улице народу стало еще больше… У Элизбара помутилось в глазах, захотелось спать. Испугался, как бы не свалиться и не заснуть на улице. Стал усиленно таращить глаза, снова искать пенсионеров. Но теперь улицу заполнила молодежь. Шли девушки и юноши. Одни — парами, обнявшись, другие — большими компаниями. Элизбар не сводил с них глаз. Они шагали свободно, беззаботно, громко смеялись. Голоса звучали чисто и молодо. Элизбар лихорадочно вглядывался во встречных — все надеялся хоть одного старика обнаружить. Молодежь, одна только молодежь шла со всех сторон! Остановился, обернулся, снова увидел парней и девушек. Перешел на другую сторону, и там толпились одни юнцы. Случайно взглянул наверх, в огромном зеркале, которое стояло на перекрестке, опять обнаружил мальчишек и девчонок. Проехал экскурсионный автобус, в котором сидели школьники и пели…
Элизбар столкнулся с каким-то смуглым парнем.
— Простите, — сказал юноша и отошел.
Второй задел его локтем и даже не извинился, так и прошел молча.
У остановки показался троллейбус, Элизбар захотел сесть в него, но молодые ребята оттеснили его в сторону. Троллейбус двинулся, а он так и остался на остановке.
«Поеду на следующем», — решил Элизбар. Но остановку снова заполнили парни и девушки. Он передумал, махнул рукой и пошел пешком. Вдруг впереди послышалась песня: девчонки и мальчишки, взявшись за руки, перекрыли всю улицу. Они шагали и пели.
Элизбар прижался к стенке, чтобы не помешать им, а молодые шли, шли, шли, будто и не замечали его…
Разбудил Элизбара дождь. Оказалось, он сидит в сквере на скамейке. Улица пуста, вокруг ни души. Дождь тихий, теплый, приятный. На асфальте в маленьких лужицах пузырятся и сверкают отсветы электрических фонарей. Он подставил под капли лоб. Все тело горит. Во рту горько. Стало тоскливо: как мог он напиться! Ни о чем не хотелось вспоминать. Он медленно, трудно поднялся и побрел домой. Вышел на середину улицы. Запрокинул голову и, как, бывало, в детстве, стал глотать дождевые капли. Потом спохватился, как бы кто не увидел, и заторопился дальше. Дождь припустил, с крыш доносилось приятное постукивание капель, а пустые освещенные витрины сияли за мокрыми стеклами еще ярче.
На перекрестке Хундадзе заметил милиционера, который до глаз натянул капюшон плаща, спрятался под старый платан и закурил.
Он обрадовался живой душе и тоже нащупал в кармане папиросы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Пять лет, не меньше, прошло с тех пор, как Хидашели последний раз был в опере. Сегодня партии Кармен и Хозе исполняли гастролеры — румынские певцы. Но тщательность, с которой оделся Леван, объяснялась, конечно, не этим. Он шел в театр с Натией.
У подъезда толпился народ, спрашивали лишний билетик.
— Очевидно, хорошие певцы?
Натия кивнула.
В фойе Леван взглянул в зеркало. Сначала на Натию, потом на себя. Натия перехватила его взгляд и улыбнулась.
— Не волнуйся, Леван, вечерний костюм тебе очень идет.
— Меня интересует совсем другое.
— Что?
— Идем ли мы друг другу?
— Это, между прочим, и меня интересует. — Натия бросила быстрый взгляд в зеркало, потом повернулась к Левану и рассмеялась.
Они были красивой парой и привлекали общее внимание. Левана это радовало, хотя он сдержанно здоровался со знакомыми. Натия тоже была в радостном настроении и тоже старалась скрыть свое волнение.
Во время первого же акта Леван понял, что опера — это не для него. Он даже удивился задним числом, вспомнив, как в школьные и студенческие годы постоянно бывал здесь, знал наизусть все оперные партии.
Теперь он предпочитал слушать музыку в записи на пластинку или пленку, а главное — в одиночестве.
Оживился Леван только во втором акте, когда Хозе исполнил свою знаменитую арию.
Рядом с Леваном щуплый лысый старичок с галстуком-бабочкой хлопал своими маленькими ручками и тихо приговаривал:
— Браво, браво!
Леван взглядом показал Натии на старичка. Натия огорчилась и так поглядела на Левана, как будто говорила: зачем же смеяться над пожилым человеком! А он, словно угадав, что она хотела сказать, тихо прошептал ей на ухо;
— Я не зря смеюсь над такими людьми. Они словно рождены для того, чтобы самим ничего не делать и лишь наслаждаться тем, что создано другими.
Оживленно разговаривая, все высыпали в фойе. У Натии порозовели щеки, засверкали глаза.
— Не жарко ли тебе? — спросил Леван. — Пойдем на веранду.
Натия отрицательно покачала головой. И вдруг улыбка исчезла с ее лица — она увидела Маринэ с подругами и пожалела в душе, что не вышла на веранду. Теперь уже было поздно, теперь это смахивало бы на бегство.
Леван заметил замешательство Натии, обернулся, следя за ее взглядом, и тоже увидел Маринэ. Он
