Могу и сестрой милосердия, — твердо сказала Дина.
— Ну а Тимка без пяти минут кто? — весело спросил Пчелинцев. — Танцоры на фронте не нужны. Там требуются бойцы.
— А патроны подносить разве не смогу? А в разведку ходить? — нашелся Тимка.
Павел, войдя в комнату, застыл от удивления. Пчелинцев сказал:
— Прошу знакомиться! Медсестра Дина, боевой разведчик Тимка. Ну, Врангель, держись! Павел, давай команду.
Павел был рад встрече с друзьями. Он сказал:
— Честно говоря, я так и знал. Так и знал, что приедете в Москву. Даже... стихи написал.
— Прочти, пожалуйста! — попросила Дина.
— Прочту, — пообещал Павел. — Стихи о любви.
— О чем? — переспросила Дина.
— Понимаешь, как тебе объяснить... В общем, он ее любит. И она его любит. Оба это знают, чувствуют. Но не говорят. Вот какая история...
Павел смущенно крутил в руках фарфоровую статуэтку.
— Оба понимают, но не говорят.
Пчелинцев сказал:
— Ну, пока ты здесь будешь объяснять, что к чему, я схожу на кухню... гостей угощать положено.
Он быстро вышел из комнаты, уведя Дину. Павел, лукаво улыбаясь, сказал Тимке:
— Ну, брат, если они сейчас... они договорятся, значит...
— Договорятся, договорятся! — уверенно заявил Тимка.
— А ты откуда знаешь? Они уже три года в молчанку играют.
— Надоело! Хватит! Мы хотим пожениться! — сказал Тимка, подражая Дине.
Павел рассмеялся.
Неожиданный поступок поэта Гринина вызвал много толков в эмигрантской среде. Никому, кроме редактора, не было известно содержание его стихотворения, из-за которого поэт был причислен к разряду отступников, однако молва о нем быстро распространилась.
Особенно остро реагировала на поведение поэта группа эсеров и анархистов.
В большой комнате «русского ресторана» Арц говорил скрипучим голосом:
— Этого сентиментального поэта надо было убрать еще тогда... в восемнадцатом. Теперь пожинайте плоды собственной мягкотелости. Жаль, князь Яблонский расстрелян. Он-то знал, что надо делать с изменниками.
В комнате, кроме самого хозяина, находились его одноглазый помощник из бывших офицеров и редактор эмигрантской газеты. Арц продолжал:
— Нельзя допустить, чтобы эти продажные шкуры ушли от возмездия. Где бессильны слова, должно заговорить оружие, хороши и яд, и нож в сердце...
Его помощник осторожно заметил:
— То мы не хотели выпускать Грининых из России, то...
— Поручик Сивков! — Арц презрительно поморщился. — Даже с вашими мозгами нетрудно понять, что значат для общественного мнения Гринины!
Редактор показал на часы:
— Господа, пора!
В соседнем зале собралось довольно много народу. Было ясно, что они собрались послушать Гринина. Слушали его внимательно. Поэт, скрывая волнение, старался быть спокойным:
— Я пришел заявить всем моим друзьям и недругам, что отрекаюсь от бесплодных, полных унижения и горечи последних трех лет. Нравится это кому-либо или не нравится, меня не интересует. У меня один путь — на родину. Я ступлю на землю России с обнаженной головой. Тоска по родине испепеляет наши души. Так почему же мы сидим здесь? Чего мы ждем?
В задних рядах дружно зааплодировали. Кто-то крикнул:
— Мы с вами, Гринин!
Поэт повысил голос:
— Вернемся же в родные края, послужим...
Несколько человек из эмигрантской верхушки встали, намереваясь демонстративно покинуть зал.
Арц, вскинув руку, гневно воскликнул:
— Господин Гринин забывает, что мы еще в силах призвать его к порядку.
— Руки коротки! — раздалось из глубины зала.
Гринин спокойно сказал:
— Если вам не изменяет память, господин Арц, вы однажды уже пытались это сделать.
Арц, стукнув палкой об пол, в бешенстве закричал:
— Сказки Чека! Это вы и ваш брат в 1918 году способствовали убийству знаменитого баса!
По залу прокатился гул.
Бывший поручик Сивков поднялся с места. Арц опять вскинул руку и, призывая к тишине и спокойствию, предупредил:
— Вот кто знает всю правду!
— Да, я скажу. — Сивков сделал многозначительную паузу. — Мне перевалило за пятьдесят. Я сделал своей родине столько зла, что его не искупят и сто лет тюрьмы. Знаю: дорога на родину для меня закрыта! Мне суждено пропасть на чужбине. Но прежде я хочу хоть раз в жизни сказать правду.
Арц беспокойно заерзал в кресле. Его молодчики заняли все выходы из зала.
Сивков, набрав полные легкие воздуха, выпалил:
— Клянусь всем, что есть святого: Арц еще в 1918 году приказывал убить поэта, его жену...
Раздался выстрел. Погасло электричество. Повсюду раздавались возгласы возмущения, испуганные крики женщин...
Когда в зале зажгли свечи, все увидели Сивкова, который стоял, крепко прижимая раненую руку. Стреляли в него бывшие друзья из окружения Арца.
— Это расплата за мои грехи, — стиснув зубы, произнес раненый. — Я завидую вам, Гринин... Я тоже... тоже вернусь. У меня в России дочь. Передайте... пусть не проклинает.
Арц торопливо покидал зал. Его провожали ненавидящими взглядами.
Тимка будто в воду смотрел: «Мы хотим пожениться». Дина и Иван решили наконец-то соединить свои жизни, поселиться под одной крышей. В небольшой комнате густонаселенной московской квартиры сыграли скромную свадьбу. За столом сидели жених с невестой, гости (они же и свидетели) — Павел с Тимкой. Наутро после свадьбы молодожены должны были отправиться на Южный фронт — на борьбу с Врангелем.
Жених, весь сияя, говорил, обращаясь к другу:
— Ну, Павлуша, ты, брат, сегодня у нас посаженый отец, и сват, и брат, тебе и карты в руки. Хозяйничай, Павлуша, командуй. Живы будем — на серебряную, а там и на золотую свадьбу позовем. Столы будут ломиться от яств...
Неожиданно в дверь постучали.
— Ой, кто бы это? — удивилась Дина.
— Невесте и жениху сидеть! — скомандовал Павел. — Тимофей, ну-ка произведи разведку, кто там — свой или чужой?
Тимка бросился в коридор и оттуда радостно закричал:
— Свой! Свой!
В комнату вошел Балев.
— Христо! — хором воскликнули сидящие за столом.
— Точно така! — пробасил гость и тут же очутился в объятиях друзей.
