душу, думай не думай, полведра влезет. Теперь, если умножить все на шесть (ну да, на шесть, а он что, лысый?) или, пользуясь другим правилом, сложить все вместе, то получится...
Тут Серега замедлил шаг. Получалось, что он добровольно вел к себе домой небольшую банду грабителей.
— Да что ты, Серега, в самом деле, — подтолкнули его, — как барышня жмешься, идти так идти, раз решили. Уже близко.
Серега пошел, все так же автоматически складывая в уме и умножая цифры. Если узнает Мария, жена... Но об этом было жутко думать, и Серега стал думать иначе: все не так страшно, он преувеличивает. Полведра на душу, хотя они и могут, как говорится, кто ж им даст... То есть полведра — это если теоретически, а если практически, тогда, считай, меньше в два раза. Серега опять умножил на шесть урезанную вдвое норму — получалось и впрямь меньше. И все же получалось: ведра полтора-два уйдет. Чистый минус. Если узнает Мария...
И все же Серега придумал выход.
— Я вот сейчас иду и думаю, хлопцы, — беззаботно начал он, — представьте себе, что сейчас на дворе не ночь, а день. И идем мы с вами не ко мне домой, а на базар или в ту будку, что возле мясокомбината, кислое вино пить.
Представить такое было нетрудно, но хлопцы насторожились: куда этот чертов жлоб дело клонит? А Серега продолжал:
— Значит, идем мы это на базар или еще куда кисляк пить, и я так думаю, пропили бы мы с вами рубля так по два...
— Не-е, — сказал ему на это Матюшенко. — Ты что, Серега? По рублю. Мы ж не с получки и не с аванса. Что мы тебе, капиталисты?
— А кто говорит, что с получки или с аванса? С получки или аванса разве по два рубля? С получки...
— Не-е, — опять сказал Матюшенко. — По рублю. Остановимся на этой цифре. А ну вытягивайте, хлопцы, ваши капиталы.
И все принялись рыться в карманах, в кошельках, считать гривенники и пятаки, поднося их к самым глазам. И так, не останавливаясь, бренчали мелочью, как стадо коров подвешенными к шее бляшками, когда их гонят на водопой. Собрали пять рублей или около той суммы и высыпали все Сереге в карман — он даже согнулся на тот бок.
— Тут все точно, — сказали. — А если и ошибся кто, что ж делать: так темно, что не отличить гривенник от копейки, и если обнаружишь недостачу, то мы тебе с получки отдадим.
Серега все же хотел сосчитать деньги, но на это ушла бы уйма времени и черт знает, что бы он еще там насчитал, поэтому Матюшенко придержал его руку в кармане, сказав так:
— Имей совесть, Серега, мы же зря время тратим. Ну что медяки, что медяки? Не деньги? Тоже государственная валюта. Давай веди скорей!
И Сереге ничего не оставалось больше, как смириться. Отложив подсчет выручки до утра, он решил: будь что будет — и повел друзей к дому. Теперь, когда ему дали деньги, ни о каком бегстве уже не могло быть речи. Компания следовала за ведущим спокойно, и даже когда Серега зачем-то отбежал в сторонку, за ним никто не погнался, а стояли в темноте и терпеливо ждали.
Уже миновали завод, перешли широкую, с трамвайными рельсами посередине улицу, пошли кривыми, узкими переулками, где даже в такую сухую пору черт ногу сломит и где только изредка мерцали на столбах подслеповатые лампочки.
— Тише! Тише! — то и дело приседал от страха Серега, когда кто-нибудь, оступившись в ямку, шепотом ругался. — Не дай бог Марию разбудим!
— Да мы и так тихо, — говорили ему. — Что ж мы, не понимаем: человек, можно сказать, ради друзей идет на подвиг.
— А будете смеяться — вообще не поведу! Кину вам ваши деньги и не поведу.
— Бог с тобой, Серега, мы ведь шутим.
— Узнаете тогда, как шутить.
В полном молчании подошли к Серегиной усадьбе. За невысокой оградой из камня ничего невозможно было разобрать, только чернели на фоне неба голые ветви яблонь и слив да угадывались за ними постройки: хата, сарайчик с голубятней и бог знает, что еще там, не видно. Брякнув цепью, подал голос Серегин волкодав Гришка. Впрочем, если говорить правду, был Гришка никакой и не волкодав, так, средняя дворняга с примесью овчарки, но Серега утверждал: волкодав, и спорить с ним сейчас об этом не было никакого смысла.
— Стойте тут! — скомандовал Серега и, пригнувшись, как вор, исчез за калиткой. Гришка еще два раза гавкнул, потом сдавленно пискнул и затих — видать, Серега загнал его в будку и там запер.
Придерживаясь, как слепые, друг за друга, цепочкой втянулись в мощенный кирпичом просторный двор. Темень — в глаз коли. Серега, то и дело озираясь на хату, словно оттуда каждую секунду мог грянуть выстрел, отомкнул ключом какую-то дверцу, и все, сгибаясь, вошли в пахнувшее теплом и вонью помещеньице — курятник... «Ко-ко-ко-ко», — послышалось со всех сторон.
— Куда ты нас привел, Серега?! — обиделся Матюшенко. — Это ж черт знает что! Никаких условий.
— А куда ж я вас приведу — в три часа ночи? В хату? Спасибо. У меня трое детей.
— Ладно тебе, Иван, — стали уговаривать Матюшенку. — Куда привел, туда и привел. Надо понимать человека..
— А куда ж тут садиться? — щупал Матюшенко под собой. — Сядешь в какое-нибудь...
— Тише! — страшным шепотом закричал Серега. — Тише, гады. Марию разбудите — нам всем труба. Я за последствия не отвечаю.
— Заткнись, Иван, — посоветовали Матюшенке и другие. Но того было не унять.
— Здорово ж ты жидки боишься, Серега, — сказал, он. — Ты глянь, аж коленки трясутся!
— А ты своей не боишься?
— Кто, я?
— Ты! Тебе б только языком трепать. А вы представьте: кто-нибудь из вас привел бы домой пять душ, ночью? Что бы тогда ваши жинки сказали?
Все невольно задумались, представив в уме, что бы им сказали жинки. Помолчали.
— То-то и оно, — сказал Серега. — А я привел. Пять душ! Ночью! Вы меня знаете куда целовать должны?
— Ладно, Серега, поцелуем, — сказали ему, — ты только вино скорей неси, сил нету...
Серега принес ведро вина, ведро яблок, а потом стакан и чашку с отбитой ручкой. Немного поспорили, решая, в каком порядке пить: как солнце ходит или — по часовой стрелке. Решили: по стрелке, потому что ночь все-таки и так темно, что кто ж его и знает, с какой стороны солнце. А потом все пошло как надо.
Когда выпили так с полведра и шел уже хороший, нормальный разговор, Матюшенко отвалился к стене, устроился поудобней и сказал с чувством:
— Вот сидим мы тут, старые козлы, пьем в очень плохих условиях — темно, куры... А как нам хорошо! А, хлопцы? Ведь хорошо?
— Очень хорошо, — все согласились. — Так хорошо, что и сказать человеческим языком трудно. Да что и говорить — и так ясно.
— А в чем дело, хлопцы? Почему так? Отчего это лучше даже, чем если б мы сидели сейчас в ресторане, и музыка б играла, и все такое, что бывает в ресторанах, а вот этого б, — Матюшенко постучал себя кулаком в грудь, — вот этого б и не было, а?
— Чего, бы не было? — не понял Тимка Губанов. Темно, и он не увидел Матюшенкиного жеста.
— Да вот этого, этого! Ну вот того хотя бы, что я вас всех сейчас люблю к хочу обнять, как родных братьев. Тебя, Серега, тебя, Тимка, тебя, Бричка.
— Ясно, — сказал Тимка. — Я тебя тоже уважаю.
— Пошел ты знаешь куда! Ты лучше скажи — почему так? Скажи, если ты умный, почему нам тут лучше, чем в ресторане? А ну, кто скажет?
— А потому, что в ресторане ты бы все время думал, сколько тебе придется платить, — сказал рассудительно Серега. — И еще про то, есть ли у нас у всех деньги.
