сварочный аппарат и, весь красный, потный, откашливаясь и отплевываясь, выходит из своей загородки. Уф-ф!.. Вытирает платком мокрую, седеющую уже голову, подходит к распахнутому окну, глубоко, с чувством дышит.
Хорошая работа у Кости Логашова. За те деньги, что ему платят в лаборатории, где-нибудь в цеху пахать и пахать нужно. А тут только с утра очередь, а потом за весь день человек пять от силы придет. Зато и принесет, бывает, какой-нибудь инженер работу и сам не знает, что ему нужно. Одна общая идея. Костя химичит и так и сяк, инженеров ругает за бестолковость. Глядишь, и получилось что надо. «Костя, ты гений! — инженер кричит. А потом за гениальность десятку-другую премии подбросят, если нужное из той работы получилось. Научно-исследовательская лаборатория.
Лаборатория большая. А в ней еще двенадцать лабораторий — поменьше. Костя состоит в штате у литейщиков. Его место внизу. А инженеры пишут свои бумаги на втором этаже. Много всяких бумаг. А потом с этими бумагами по заводу ходят, как цыгане, собирают подписи, разрешения клянчат на свои эксперименты, стоят в очередях к главному инженеру, главному архитектору и другим «главным».
Послушать инженеров, так самая тяжелая работа — эти подписи выбивать. Одно время числился формовщиком в лаборатории Анатолий Михайлович Юровский, бывший заместитель директора, пенсионер. Так на него литейщики молились. Надают ему с утра бумаг, чертежей, планировок всяких, идет Анатолий Михайлович в заводоуправление на весь день и все подписывает. Его все знают, все «главные», и он их знает. Связи. И все довольны были: и Анатолий Михайлович — работа не пыльная, пенсия, как рабочему, сто процентов, — и инженеры — они своим делом занимались вместо беготни. Вот только Косте приходилось работать за двоих — за себя и за формовщика...
Инженеры спускаются вниз после обеда. Такой порядок. Налетят человек десять, наденут спецовки и давай стучать. «Мы, — кричат Косте, — тоже рабочий класс! С высшим образованием!» Сделают форму, зальют металлом, посмотрят-посмотрят и выбросят на свалку. Опять зальют и опять выбросят. Целая гора негодных отливок под окном. «Металлолом производим, — смеются. — В грамм добыча, в год труды!»
Два года назад Костя пришел в лабораторию из сборочного цеха. Тогда как раз очистную машину делали. Стояла она посреди участка, копошились вокруг очкастые мальчики в халатах. И Костя неделю с этой машиной возился, оставался на вторую смену, варил, прихватывал, что нужно было. Очень торопились. Потом опробовали. И Косте команда — разрезать на куски и на ту же кучу, что под окном... Ладно. Разрезал. Металл на машине — одна нержавейка. Разрезал — и к начальнику лаборатории. Не нужна ему такая работа! Дармоедом Костя Логашов отродясь не был и не будет никогда.
— А в чем, собственно, дело? — спрашивает начальник.
А сам очки трет, знает — в чем. И пока Костя говорил, подсчитывал, сколько денег в ту машину вбухали, сколько зарплаты получили, пока ее делали инженеры, токари, слесари и прочий народ, пока это все выкладывал Костя, начальник втягивал голову в плечи, так что под конец один нос да очки из пиджака торчали.
— Нечего мне возразить тебе, товарищ Логашов, — говорит. — Нечего, потому что ты прав по всем статьям. — И молчит. В стол уставился и карандашом: тук-тук, тук-тук... И оттого, что начальник не огрызался, не называл Костю дураком, не советовал не лезть не в свое дело, Косте стало начальника жаль.
— Как же так, Виктор Петрович? Вас же в институте учили.
— Учили, — уныло кивнул Виктор Петрович. — Да, видно, не всякого научить можно. Тупой, значит. — Стал хватать со стола бумаги и в ящик запихивать. — Тупой!
— И что же теперь делать? — растерялся Костя.
— Что делать! Если не выгонят меня, будем новую машину делать. А выгонят — придет другой на мое место, и все равно будете ее делать. Потому что такая машина нужна. Нужна, понимаешь! А новое делать тяжело. Тяжело из ничего делать что-то. Вот нет ее, машины такой, нигде нет! А потом, р-раз — и есть! И все равно ты прав. Прав!
Начальника не выгнали. Но ругали на всех собраниях — ничего не получается у него. Особенно изощрялся шеф, над всей лабораторией витало его звонкое, блестящее имя. Лауреат. Начальник лаборатории после его разносов ходил убитый, дневал и ночевал на заводе. И вот однажды Костя не выдержал и пошел к шефу.
— Зачем вы травите Киселева? — спросил. — Он хороший человек. Он работает больше других.
Шеф долго смотрел на Костю, а потом сказал:
— Мне нужен не хороший человек, а хороший инженер. И давай договоримся, приятель, ты будешь делать свое дело, а я — свое. Понял?
На это ему Костя отвечал, что, между прочим, зовут его Константин Александрович, ему сорок три года. Из них на заводе он тридцать лет. Это его завод. И здесь он тоже хозяин. Если верить тем словам, которые шеф так любит произносить на профсоюзных собраниях. В людях Костя немного разбирается. Киселев — настоящий инженер. Но он берется за самое трудное, и ему не везет. Он генератор идей. Так говорят.
— Идеи идеями. Но нужна отдача. Материальная, между прочим, отдача. От каждого человека, и от хорошего в том числе. Иначе мы прогорим. Я ничего не имею против Киселева. Пусть идет, куда хочет. А мне нужен талант. Ты знаешь, что такое талант?
— Это сложно, — сказал Костя.
— Нет, не сложно, — сказал шеф. — Талант — это когда везет...
— А если не везет?
— Ничем помочь не могу, — холодно смотрит шеф.
Как хотелось бы Косте сказать ему: «А сам ты много сделал такого, что можно показать людям: это сделал я, для вас... Много ли, кроме диссертаций?» Но не скажет. Не тот случай. Шеф — специалист высшей марки. И на завод он не с неба упал. Здесь начинал мастером в литейном цехе. Здесь свои диссертации защищал. Здесь им гордились. И от этого Косте еще обидней.
— Значит, всех, кому не везет, тю-тю?
— За всех не знаю, — говорит шеф. — Это не в моей компетенции. Я отвечаю за свой участок.
Костя вышел от шефа растерянный и долго думал, какой он: талантливый или нет, Костя Логашов, год рождения тысяча девятьсот тридцатый, образование девять классов, сварщик. И как это определить. И кто определять будет. Ему представилось: такая специальная машина, вроде той, что получку считает. Возле нее — шеф. А мимо потоком люди идут. Раз! Загорается красная лампочка — талантливый налево. Оклад пятьсот рублей, трехкомнатная квартира, машина, дача... Два! Желтая лампочка — нет таланта. Направо. Не мешай. Знай свое место... Раз-два! Раз-два! Мигают лампочки. Идут люди. Очень удобный аппарат.
Посреди участка стоит новая очистная машина. Почти готовая. Народ настроен оптимистично. Хотя и поддевают непонятно кого: «Скоро, Костя, резать на куски будешь...» Если при этом поблизости оказывается Киселев, он бледнеет, поднимает плечи выше ушей, улыбается и бегает из угла в угол как маятник. Тогда Костя вступается за начальника, он говорит: «Ничего, машина что надо! За эту машину Виктор Петрович лауреатом станет. Правда, Виктор Петрович?» Народ отворачивается, а Киселев кидается на Костю: «Замолчи, дурак!» И убегает. Костя обижается и думает после: а может, и. не такой уж хороший человек его начальник? Может, прав шеф? Совсем запутался.
На улице — апрель. Перед окном мокнут под скорым дождиком старые заскорузлые тополя. Но небо в голубых глубоких озерах. Ветер теплый. Влажный, свежий весенний ветер, пахнущий чем-то далеким, прошлым ли, будущим — не угадать, но чем-то более счастливым, чем настоящая жизнь. По мокрой заводской дороге, прикрыв голову газетой, идет красивая женщина. Прыгает через лужи, оглядывается, осматривает забрызганные сапоги. И тогда особенно соблазнительны ее полные тугие ноги. Костя провожает женщину долгим-долгим взглядом... Он начинает думать о том, что, в сущности, молодость никуда не уходит от человека. Просто проходит ее время, и она затихает в нем, как песня, но звучит, неслышно и тайно, до самой смерти. Иначе чем объяснить тогда тот факт, что с каждой весной Костю, седого уже человека, женатого, имеющего взрослую дочь и любящего своих близких, — с каждой весной его все сильней пьянит случайная женская улыбка.
Кто-то кладет ему руку на плечо:
— Послушай, Костя...
Виктор Петрович подошел, как всегда, неслышными шагами, проследил, куда это Костя смотрит. Наморщил лоб.
