— Осторожнее, сэр, — прозвучал над ухом голос Нортона. — Не оступитесь, здесь выемка у самой дорожки.
— Спасибо, — сказал Людов.
Ни проблеска звезд и луны не было в угольно-черной бездне над их головами. Поскрипывал невидимый скользкий слой снега. Людов осторожно высвободил руку — глаза привыкали к темноте. Быстро шедший впереди Кувардин открыл дверь.
В кубрике по-прежнему забивали «козла» — звучно хлопали по столу костяшки.
Койка Джексона была пуста.
— Где Джексон? — спросил дневального Людов, — Вышел он минут десять назад с другим американцем… Вот с ними, — кивнул дневальный на Нортона, стоящего возле двери.
— Что он говорит? — спросил Нортон.
— Джексон вышел минут десять назад вместе с вами и с тех пор не возвращался.
— Он не возвращался? — голос Нортона дрогнул. — Я велел ему вернуться в дом и ждать здесь. Может быть, побежал прятать деньги.
Не отвечая, Людов вышел наружу. Промозглая темнота охватила их снова.
— Позовите Джексона, мистер Нортон! — попросил, вернее, приказал Людов.
— Вы считаете это целесообразным? — прозвучал нервный ответ. — Может быть, лучше дождаться его. Поскольку я дал понять, что подозреваю…
— Позовите его! — повторил повелительно Людов.
— Аттеншен[10], Джексон! — Голос американца прозвучал слабо и бесцветно в шуме прибоя.
— Полундра! — почти тотчас отозвался встревоженный голос откуда-то снизу.
— На берегу! В чем дело? — крикнул во мрак Агеев.
— Тут человек разбился. Пособить нужно, — донеслось снизу.
Блеснул луч карманного фонарика в руках Людова, вырвал из темноты утоптанный снег, поручни мостков, ведущие к береговым скалам.
— Кто там с огнем балует! Стрелять буду! — тотчас донесся сверху, с площадки зенитной батареи, голос вахтенного матроса.
Фонарик погас.
Они ступили на доски мостков, спустились вниз по крутому трапу. Внизу, где шумела морская вода, чуть вспыхивали белизной и пропадали рваные гребешки пены.
— Сюда, товарищ, скорей! — позвал женский голос.
Что-то смутно белело около прибрежной скалы. Людов пригнулся. Белел бинт вокруг почти невидимой головы, словно зажатой между камнями.
— Джексон? Жив? — спросил Людов.
— Насмерть разбился, — откликнулась Люся Тренева. В ее голосе звучали слезы.
Негра положили на брезент носилок, носилки внесли в дом.
— Осмотрите его карманы, сэр, — сказал Нортон, Не ожидая ответа, нагнулся к носилкам, провел рукой по куртке Джексона, вытащил из бокового кармана толстую пачку засаленных узких кредиток.
Несомненно, эту самую пачку видели Агеев и Кувардин в руках капитана Элиота на пирсе. Нортон брезгливо держал пачку в руке.
— Вот из-за этих долларов он погубил капитана! Если подумать, что мистер Элиот доверял ему, приводил в сознание на палубе «Бьюти»!
Все угрюмо молчали.
— Я слышал, в Соединенных Штатах есть пословица, мистер Нортон: «Деньги — это океан, в котором тонут совесть и честь», — сказал после паузы Людов.
Майор медицинской службы, осмотрев тело, констатировал смерть от падения с высоты на камни: перелом позвоночника, раздроблена затылочная кость.
— Мы с медсестрой Треневой около моря гуляли, балакали кое о чем, — докладывал Людову взволнованный Бородин. — Вдруг слышим, что-то сверху свалилось. Ни крика, ничего, только вроде хрустнуло, а потом — стоны. Подбежали, всмотрелись — Джексон лежит, приподняться пытается и сразу затих. И дернуло его в темноте по скалам лазить.
— Это моя повязка его подвела, — всхлипнула Люся. — Один глаз завязан — значит, другим хуже видел. Все думаю: а может, плохо я закрепила повязку, сползла она ему на глаз.
Они сидели в комнате втроем. Людов рассеянно слушал, положив локти на стол.
— Вы увидели Джексона, только когда он упал со скалы?
— Так точно, — сказал Бородин. — Тяжелое упало, мы с ней и побежали…
— Он ничего не сказал перед смертью?
Людов почти механически задал этот вопрос. Если и сказал что Джексон, как разобрать, запомнить слова на чужом языке.
— Кажется, бредил о чем-то, — сказала Люся. Смахнула слезы со щек, высморкалась в скомканный комочком платок. Сколько раз смотрела за эти месяцы смерти в глаза — на окровавленных, пахнущих копотью и дымом камнях, у покрытых морской травой нар лазаретов переднего края, у госпитальных коек, когда раненые бойцы умирали у нее на руках — и все не могла закалить свое сердце. Гибель каждого воспринимала как личное горе. А этот Джексон, когда перевязывала его, смотрел так трогательно единственным синим глазом, как ребенок, вытягивал жилистую черную шею… Глупо погиб вдали от родного дома…
Она вновь и вновь повторяла свой короткий рассказ о том, как вместе с Ваней присутствовала при гибели негра, слушала его предсмертный бред. Смотрела в кубрике на пустую койку, на табурет с не убранным еще сапожным инструментом, и опять на глаза навертывались слезы.
Это было перед вечерней поверкой, когда все не занятые на вахте собрались в кубрике у стола. В свете потолочной лампы голубели воротнички фланелевок, темнела парусина матросских рубах.
Все то и дело взглядывали на потертую, изломанную по краям фотокарточку, которая лежала на столе. С коричневатой, глянцевой глади смотрела пожилая женщина. Темное круглощекое лицо невесело улыбалось. Женщина держала на руках курчавую, глазастую девчушку, рядом стоял голенастый, такой же курчавый мальчишка лет девяти-десяти.
Эту карточку нашел под койкой Джексона краснофлотец Сидоркин, подметая перед ужином в кубрике пол.
— Мамаша его, что ли? — тихо спросил кто-то.
— Какая мамаша? Жена! Джексон нам эту фотку показывал, объяснял: супруга его, двое детишек, Мэри и Юджин, — ответил матрос с ближней койки. — Снялись они, когда в поход его провожали.
— А что же она старая такая?
— Стало быть, забот много, — сказал боцман Агеев. Он стоял опершись плечом о борт верхней койки, привычно охватив сильными пальцами черную кожу пояского ремня. — Муж в море, а она дома все хозяйство тащит, деток обстирывает. В Америке-то всякая там механизация, удобства — для богатых, а бедняки, слышал я, даже в Нью-Йорке живут в трущобах, там и днем крысы по комнатам шныряют.
— Когда мы с носилками прибежали, уже кончился он, — рассказывал коренастый зенитчик с мелкой насечкой рябин на юношеском твердом лице. — Отнесли его в дом, а в кармане — пачка долларов. Откуда бы ей взяться? Помните, когда мы рубли ему за починку платили, все хлопал себя по карманам, повторял: «Шоот оф мони», дескать, нет денег.
— Из-за ребят, может, и польстился на деньги, — сказал погрустневший Сидоркин.
— Может, из-за ребят… А может быть, сердце не стерпело, когда капитан орать на него стал, — сказал Ваня Бородин. В памяти явственно возникла картина: разъяренный багроволицый старик беснуется на пороге дома и к нему мчится на цыпочках мускулистый, сгорбленный Джексон. — Ну а когда убил, тут и соблазнился деньгами.
Люся сидела рядом с Бородиным, думала о своем.
С каким-то особым удовольствием, со смутным волнением смотрел Агеев на пылавшие смуглым румянцем девичьи щеки, видел влажный блеск прикрытых густыми ресницами глаз.
