явное невезение в отдельных встречах, было прекрасным результатом.
Именно так оценила успех Чигорина и тогдашняя шахматная специальная пресса. Например, в турнирном сборнике было сказано: «Чигорин, взявший четвертый приз, может рассчитывать на великую шахматную будущность. У него нет еще опыта Цукерторта или Стейница, но в нем живет та энергия, без которой немыслим великий шахматист. В продолжение всего турнира он упорно стремился к выигрышу, пренебрегая ничьими, и, к счастью, добился заслуженной награды».
По окончании турнира Лондонский шахматный клуб избрал Чигорина своим почетным членом – высшая по английским понятиям честь для иностранца.
Во время турнира в Лондоне на арене цирка регулярно проводились партии «живыми шахматами». Вот как об этом позже рассказывал Чигорин, руководивший игрой наряду с Цукертортом и Гунсбергом:
«Это были партии, игранные живыми фигурами: солдаты в богатых костюмах исполняли на громадной шахматной доске передвижения, указываемые игроками… Спектакли имели громадный успех, и каждый раз иностранные маэстро, ведшие партии, были вызываемы публикой».
Чигорин был доволен результатом турнира. Не менее Михаил Иванович был доволен и своим профессиональным заработком: четвертый приз, который он завоевал, представлял кругленькую сумму в 125 фунтов стерлингов (по тогдашнему курсу 1250 рублей золотом) – более, чем его былое трехгодичное жалованье!
Это позволило Чигорину, не обязанному теперь торопиться в Петербург, на обратном пути заехать в Париж. Очарованный блестящей столицей Франции, богатой шахматными преданиями, он пробыл там пять недель.
Первым делом Михаил Иванович посетил знаменитое кафе Регентства, помещавшееся в центре Парижа неподалеку от знаменитого Лувра. Большой зал, в одной стороне которого стояло несколько шахматных столиков, и шумная бильярдная рядом напомнили русскому маэстро родного «Доминика». Однако французское кафе помнило среди своих былых посетителей таких любителей шахматной игры, как писатели и философы Вольтер, Руссо, Дидро, политические деятели Робеспьер и Наполеон, и таких блестящих шахматных профессионалов, как Лабурдоннэ и его предшественник – отставной однорукий наполеоновский генерал Дешапель.
К своей скудной половинной пенсии Дешапель успешно добавлял заработок от игры в шахматы, в вист и, что кажется невероятным, если учесть, что у него была только одна и притом левая рука, от игры на бильярде. Современники утверждали, что во всех трех играх Дешапель достиг одинакового совершенства.
В кафе Регентства, известном всему шахматному миру, Чигорин встретился с французским маэстро Жюлем Арну де Ривьером, имя которого в шахматной истории неразрывно связано с загадочным Морфи.
Чигорин с Арну де Ривьером договорились сыграть матч из десяти партий. Француза крайне заинтересовал талант русского маэстро.
Первую половину соревнования Михаил Иванович провел отлично, из пяти партий выиграв четыре, но потом силы, подорванные утомительным лондонским турниром, ему изменили. Недооценивая к тому же неудачно начавшего матч противника, он стал играть небрежно и потерпел два поражения подряд. Потом последовала ничья и новый проигрыш. Уравнение счета заставило Чигорина взять себя в руки. В последней, решающей партии он одержал победу, выиграв благодаря ей и весь матч.
На прощание Чигорин пригласил Арну де Ривьера в ресторан и за бутылкой бургонского сказал:
– Давно собираюсь спросить вас о Морфи, которого вы так хорошо знали. У нас в России им очень интересуются. Ведь он жив, но о нем ничего не слышно. Расскажите, в чем дело?
– С удовольствием, Мишель! – воскликнул де Ривьер. – Вы разрешите человеку, годящемуся вам в отцы, такую фамильярность?
– Пожалуйста, дорогой мэтр.
– Я сначала и Морфи называл «Поль», но он при этом как-то бледнел и щетинился. Я подумал- подумал и стал говорить «мистер Морфи». И все пошло на лад.
Михаил Иванович засмеялся:
– Мне, наоборот, очень приятно, что прославленный маэстро Франции обращается ко мне так дружески. Продолжайте, прошу вас.
– Так вот, слушайте. Я неспроста сказал «щетинился». В этом – ключ к характеру Морфи, а ведь мы с ним были близкими друзьями… Но сначала за ваше здоровье!
Он налил себе и Чигорину по бокалу и неторопливо выпил, видимо готовясь к долгому повествованию. Несколько минут помолчал, обдумывая, и потом заговорил:
– Поль, как зовут его во Франции, Пол, как произносят американцы, Пауль, как его называют немцы и русские, был в сущности мальчиком, которого преждевременно сделали взрослым и который внутренне так и не вырос. Родился он на юге Америки, в Новом Орлеане, в чопорной рабовладельческой семье, которая бог весть почему считала себя аристократической, хотя вряд ли ее генеалогическое древо насчитывало сто лет. Это не то, что у нас во Франции, где даже трехсотлетним дворянством никого не удивишь. Я лично уверен, что Морфи вовсе не являлся, как он утверждал, потомком испанских переселенцев, а происходил от обыкновенных ирландцев, которыми кишит Америка.
Но, как всегда бывает с выскочками, семья Морфи и его мать-француженка тщательно культивировали аристократические обычаи и предрассудки.
Десяти лет Поль научился играть в шахматы. Партнеров ему хватало: дед, отец, дядя и брат! Тринадцати лет он выиграл партию у гастролировавшего в США известного венгерского маэстро Левенталя. Мать Поля неодобрительно относилась к увлечению сына шахматами и, кроме того, считала, что «джентльмену непристойно играть на деньги». Сняла распятие со стены (семья была католической) и взяла с сына клятву, что он не будет ни играть на ставку, ни принимать денежные призы, ни получать гонорар за игру – никогда! Никогда!! Никогда!!! Бедный малый, как он страдал от этого! Почему артист, поэт, художник, певец, танцор может зарабатывать своим искусством, а шахматист – нет? Дура! Выпьем, месье Мишель, за красивых женщин, занимающихся своим прямым делом. Париж полон ими!
Русский и француз чокнулись и выпили по бокалу вина.
– Продолжаю. Юный Морфи обучался в иезуитском колледже, а затем изучал право в Луизианском университете, где и получил звание адвоката. Но ему было тогда только двадцать лет. До двадцати одного года Морфи, как несовершеннолетний, не мог заниматься юридической практикой и решил принять приглашение сыграть в первом шахматном чемпионате Соединенных Штатов. Там он всех поразил, заняв первое место, а позднее разгромил в матче знаменитого Луи Паульсена – того самого, у которого вы так блестяще выиграли в позапрошлом году в Берлине. В матче юный американец выиграл пять партий, а проиграл только одну при двух ничьих.
Всем стало ясно, что в Америке для Морфи нет равных!
Тогда он решил сыграть матч с чемпионом Англии Стаунтоном, почему-то считая, что тот – сильнейший шахматист мира, хотя и Андерсен и ваш Петров, которого мы зовем «северным Филидором», по-моему, превосходили Стаунтона. Да и сам Морфи сделал на шахматной книге Стаунтона мальчишескую надпись, что тот, дескать, «автор нескольких чудовищно-скверных партий».
Английский чемпион явно боялся Морфи. Когда юный американец в июне 1858 года прибыл в Великобританию специально для матчевой встречи с ним, Стаунтон уклонился от единоборства. Тогда Поль сыграл ряд матчей с другими сильнейшими шахматистами Лондона и всех победил.
– А призовые деньги брал? – поинтересовался Чигорин.
– Он их сейчас же жертвовал на благотворительные цели, а иногда, как например в матче с Гаррвицем, дарил их побежденному, да еще с надбавкой – вместо ста фунтов стерлингов сто двадцать! Разыгрывал из себя испанского гранда! А когда выиграл матч у старого знакомого Левенталя, переехавшего в Лондон, полученный приз употребил на обмеблирование квартиры неудачливому партнеру… Хотя – почему «неудачливому»? Наоборот! Мне вот он не обмеблировал, а мог бы! Друзьями считались…
Чигорин вздохнул:
– Богатому человеку нетрудно изображать филантропа. Морфи приплыл в Англию, не пуговицами платя за билет.
