— Нет, — говорю, — такого шара мне не надо. Вот тебе Алеша! На! Играй!
И понарошку даю ей маленького Алешу.
Она расстроена.
Однако шарик мне так и не подарила.
Я тоже огорчен. Но, поразмыслив, нахожу утешение.
Глупая Маша не научилась еще (и дай бог не научится) лицемерить. Она не догадывается, что шарик этот мне не нужен, что я все равно его не взял бы, что она могла сделать этот великодушный жест, ничем не рискуя и ничем не жертвуя.
И это меня радует. Ведь даже Машкин эгоизм — проявление чистой младенческой души.
9.11.59.
Почти весь день Маша провела с бабушкой. Вечером прибегает ко мне, а за ней — мама:
— Слушай свою дочку!
И Маша с уморительным пафосом декламирует:
Это она с бабушкиной помощью вызубрила. И читает с удовольствием — без конца. Первое стихотворение на четвертом году жизни! И, к сожалению, далеко не из самых лучших.
. . . . .
Вечером я, после долгого перерыва, устроил «кино». Вынес диаскоп в коридор, там до сих пор висит на стене маленькая Машина простынка. Принесли из кухни табуретки. Зрителей было четверо: бабушка, мама, тетя Минзамал и Маша.
Показал два диафильма.
— Еще! Еще фильму! — умоляет Машка.
Ее поправляют: «Фильм!» — не ведая или позабыв о том, что прежде чем в русском языке появился «фильм», была «фильма».
10.11.59.
Я лежал. Машка сидела рядом. Мы что-то делали, кажется — бусы из серебряной бумаги. Я тяжело вздохнул.
— Алеша, зачем ты так делаешь?
— Как?
Показывает:
— Вот так.
— Это я вздохнул.
— Я не умею вздыхать. А бабушка умеет. Я люблю, когда вздыхают.
12.11.59.
Воображение у Машки болезненное. Вчера я высунул из-под одеяла свою ногу в клетчатом носке. Говорю:
— Крокодил.
Машка сначала понарошку, а потом и по-настоящему испугалась:
— Боюсь!
Я откинул одеяло, показал всю ногу.
— Видишь?
— Да.
Но тут я зашевелил пальцами и направил крокодилью морду в сторону Машки. А на носке у меня еще крохотная дырочка — вылитый глаз.
И Машка опять: «Бригадир! Бригадир! Боюсь!»
«Бригадирами», говорят, покойная тетя Маша крокодилов называла.
А у Машки слезы на глазах.
Потом говорила бабушке и маме:
— Я к папе не пойду, там бригадир.
13.11.59.
Освоение ребенком грамматических форм не такое простое дело, как на первый взгляд кажется. Слушаешь Машкину речь, выдуманные, изобретенные ею слова и обороты, и начинаешь понимать, как складывался язык и диалекты его. Язык у тебя на глазах, так сказать, кроится, шьется, примеряется и обтачивается.
Играли в доктора. И Машка вдруг в разгаре игры спрашивает:
— В какох домах лечится?
Тогда я понял, а сейчас (когда переписываю с листочка эту фразу) уже и не помню, что это значило и к чему относилось.
14.11.59.
Утром прибежала меня будить:
— Алеша! Алешенька! Вставай!
Ворвались, шумная, чистенькая, нарядная (готовились с мамой идти в поликлинику).
Забыла сказать «здравствуй».
— Где твои бригадирчики? Ой, а почему они голые? А где у них рубашечки ночные?
Мама принесла мне завтрак, увела Машку. И тут же, в дверях, Машка спохватилась:
— Доброе утро, Алеша!..
. . . . .
Третьего дня выучила четверостишье, которому еще в далеком детстве научила нас нянька:
Стишки звучные, энергичные. Когда-то они очень понравились С. Я. Маршаку. Машка читает их с удовольствием. А над бабушкиной «Сироткой» проделывает всякие эксперименты. Например, так ломает стих:
