глазами. Она была одета в фиолетовое платье с длинной кружевной вуалью, откинутой назад, выставляя на показ серебристый знак на ее лбу, похожий на его гедвёй игнаси.
Ни слова она не сказала, и не сделала попытку остановить его. Тем не менее, Эрагон понял её предупреждающий взгляд и упрёк ему. Однажды до этого, он вмешался в судьбу младенца, что привело к страшным последствиям. Он не мог позволить себе снова допустить такую ошибку, не только из-за причиненного ущерба, но и из-за того, что Эльва могла стать его злейшим врагом. Несмотря на всю его силу, Эрагон боялся Эльву. Её способность заглядывать в души людей и видеть все, что вызывало боль, и предвидеть все, что собиралось причинить им вред, сделала её одной из самых опасных существ во всей Алагейзии.
'Что бы ни случилось, – подумал Эрагон,когда вошёл в палатку, – я не хочу обидеть этого ребёнка.' И он воспылал новой решимостью подарить ей шанс прожить нормальную жизнь.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Слабый свет от заходящего солнца проник в палатку Эрагона. Все внутри было серым, как если бы все предметы были высечены из гранита. С эльфийским зрением, Эрагон мог видеть очертания предметов достаточно легко, но он знал, что Гертруда так не может, так что ради нее он произнес: – Наина хвир унин бёллр! – и установил маленький, светящийся шар света, плавающий в воздухе, на вершине шатра. Мягкий белый шар не давал заметного тепла, но освещал как яркий фонарь. Он воздержался от использования слова – брисингр – в заклинание, чтобы его меч не загорелся.
Он почувствовал как Гертруда замерла позади него, он повернулся и увидел, что она не сводит глаз с огонька, и при этом держится за сумку, которую принесла с собой. Ее знакомое лицо напомнило ему о Карвахолле, и он ощутил неожиданную тоску по дому.
Она медленно перевела взгляд на него. – Как ты изменился, – сказала она. – Полагаю, мальчик, за которым я ухаживала, когда он боролся с лихорадкой, давно исчез.
– Вы все еще знаете меня, – ответил он.
– Нет,теперь я в этом сомневаюсь.
Ее заявление обеспокоило его, но он не мог позволить себе думать о нем, поэтому, он выбросил его из головы и подошел к детской кроватке. Нежно, очень нежно, он переложил новорожденную с рук на одеяла, так осторожно, как будто она была сделана из стекла. Девочка махала ему сжатым кулачком. Он улыбнулся и коснулся ее кончиком правого указательного пальца, и она мелодично забормотала.
– Что ты намереваешься делать? – спросила Гертруда когда села на одинокий табурет около стены палатки. – Как ты вылечишь ее?
– Я точно не знаю.
Именно тогда Эрагон заметил, что Арья не сопровождала их в палатку. Он назвал ее имя, и мгновение спустя, она ответила снаружи голосом, приглушенным плотной тканью, которая отделяла их. – Я здесь. – сказала она. – И здесь я буду ждать. Если у тебя появится потребность во мне, то пошли свои мысли в мою сторону, и я приду.
Эрагон слегка нахмурился. Он рассчитывал, что она будет все время у него под рукой, чтобы помочь ему там, где он был невежественным, и поправлять его, чтобы он не совершил какую-нибудь ошибку. – 'Ну, не важно. Я все еще могу задать ей вопросы, если захочу. Только таким образом у Гертруды не будет причин подозревать о причастности Арьи к этому делу.' – Он был поражен мерами предосторожности, которые принимала Арья, чтобы избежать подозрений, и он спрашивал себя, была ли она когда-нибудь обвинена в краже ребенка.
Рамы кровати заскрипели, когда он медленно опустил на неё младенца. Его хмурый взгляд усилился. Он чувствовал, что через него Сапфира наблюдает за девочкой, как она лежит на одеяле, и в настоящее время дремлет, казалось бы, не обращая внимания на мир. Ее язык блестел в расщелине, которая разделяла её верхнюю губу.
'Что ты думаешь?' – спросил он.
'Продвигайся медленно, и тогда ты избежишь того, чтобы случайно укусить собственный хвост.'
Он согласился с ней, а потом спросил, задорно улыбнувшись: – 'А ты делала это когда-нибудь? В смысле, кусала свой хвост?'
Она по-прежнему молчала, но он поймал краткие вспышки ощущений: смесь изображений – деревьев, травы, солнца, гор Спайна – а также приторный аромат красной орхидеи и внезапное, болезненное, сдавливающее ощущение, как будто дверь захлопнулась на её хвосте.
Эрагон тихо про себя усмехнулся, а затем сосредоточился на составлении заклинаний, которые, он думал, должны исцелить девочку. Потребовалось довольно много времени, почти полтора часа. Он и Сапфира провели большую часть этого времени в тайных переговорах, снова и снова рассматривая и обсуждая каждое слово и фразу – даже его произношение – в попытке обеспечить, что заклинания сделают только то, что ему нужно.
В разгар их молчаливого разговора, Гертруда зашевелилась на своем сиденье и сказала. – Она выглядит так же, как и тогда. Работа идет плохо, не так ли? Не нужно скрывать от меня правду, Эрагон; я сталкивалась с более худшим в своё время.
Эрагон поднял брови и спокойным голосом сказал, – Работа еще не началась.
И Гертруда со смирением отошла. Найдя в сумке клубок пряжи и пару спиц из полированной березы, она продолжила работу над недоделанным свитером. Ее пальцы двигались с поразительной скоростью, быстро и ловко, что выдавало ее большую практику. Равномерный звук клацанья спиц успокаивал Эрагона. Он слышал этот звук в детстве, когда присутствовал при собрании взрослых, сидящих вокруг камина в прохладные осенние вечера, когда они курили трубку и наслаждались послеобеденным элем.
Наконец, когда Эрагон был уверен, что эти чары безопасны и его язык не будет спотыкаться ни на одном из сложных звуков древнего языка, он собрал свою силу и силу Сапфиры и приготовился сказать первые слова заклинания.
Но он все еще колебался.
Когда эльфы использовали магию, чтобы вырастить цветок или дерево в форму, которую они желали, или изменить свое тело так как они хотели его видеть, они всегда, на сколько он знал, выражали свою магию в виде песни. Он подумал, что это примерно тот же случай и он должен сделать тоже самое. Но он познакомился только с несколькими из многих песен эльфов, и ни одна из них достаточно хорошо не воспроизводит такие красивые и сложные мелодии.
Так что, вместо этого, он выбрал песню из самых глубоких тайников его памяти, песню, которую его тетя Мариан пела ему, когда он был маленьким, прежде чем болезнь унесла её, песню, которую женщины Карвахолла напевали своим детям с незапамятных времен, когда те уходили в сон на долгую ночь: колыбельную песню. Звуки её были просты, легко запоминающиеся, и имели успокаивающие качества, которые, как он надеялся, помогут держать ребенка спокойным.
Он начал, мягко и тихо, позволяя словам литься медленно, а звук его голоса распространился по всей палатке, как тепло от огня. Прежде, чем использовать магию, он сказал девочке на древнем языке, что он её друг, что он хочет для неё только хорошего, и что она должна доверять ему.
Она пошевелилась во сне и выражение её лица смягчилось.
Тогда Эрагон запел первое заклинание: оно было простое, состояло из двух коротких предложений, которые он повторял снова и снова, как молитву. И маленькая розовая пустота, где две стороны разделенной губы девочки встретились, замерцала и стала стягиваться, как будто спящее живое существо зашевелилось под поверхностью.
То, что он пытался сделать было отнюдь не легким. Кости ребенка, как и у новорожденного, были мягкими и хрящеобразными, отличающимися от костей взрослых, которых он лечил раньше. Он должен был быть осторожным, чтобы случайно не заполнить дыру во рту костью, мясом и кожей взрослого, так как этот участок не сможет меняться с годами. Когда он справился с дырой, ему предстояло создать два передних зуба, чего раньше он никогда не делал. Задачу осложняло то, что Эрагон никогда не видел как выглядела девочка до травмы, поэтому он не знал какими должны выглядеть губы и рот. Она выглядела как все
