вафельный стаканчик для мороженого, раскрашена изумительными перламутровыми разводами. Из створок пинны выделываются красивые пуговицы.
Там же на поляне обнаруживаю морской апельсин, что встречается еще реже. Губка, она держится на твердом камне за счет коротеньких ножек-присосок. Мне апельсин этот больше напоминает яблоко среднеазиатского дерева маклюры.
Как ни разыгрывается фантазия, но «что наш язык земной пред чудною природой» — вспоминаю стихи Жуковского и пересекаю барьер рифа в сторону открытого моря. Склон рифа почти совершенно отвесная стена с множеством расселин, трещин и выемок.
В нише, под стремительно уходящей на большую глубину скалой, вижу поразительную картину. Выбравшись на террасу до половины, на ней лежит мурена. Зловещая, кровожадная, она полными неги движениями слегка извивает тело, которое как бы ласкает маленькая рыбка лобан. В другое время лобан — лакомое блюдо для мурены, теперь же он был ее пажем, верным слугой.
Присматриваюсь и соображаю. Лобан чистит мурену — он собирает с тела облепивших ее паразитов. Подобной формы симбиоза, или коменсализма, — уже не знаю, как это и назвать, — я прежде не встречал.
Увлекшись, не замечаю, как удаляюсь от ботика. Солнце закрылось плотной серой тучей. Сразу потянул свежий ветерок. Стало заметно холодней, и неожиданно закрапал дождь. Я торопливо завертелся на месте, разыскивая глазами ботик. Бентоса рядом нигде не было, и я подумал: «Чересчур увлекся, вот и оказался один». Последнее, что увидели мои глаза через пелену ливня, был бот метрах в ста от меня, на носу его стоял Бентос и, размахивая руками, подавал мне сигнал «обожди».
Почему я должен был ждать? Мелькнувшая мысль — «опять мотор» — тут же исчезла: сверкнула молния и совсем рядом ударил гром. Поднялась волна, ветер гнал ее с севера. Стало еще холоднее. Крупные капли, хлеставшие по спине, просто обжигали. Я поначалу поплыл навстречу ботику, но тут же сообразил, что легко могу разминуться с ним, а мне уже было ясно, что прежде всего следовало сохранять силы.
Так вдруг налетевший дождь в декабре в тропических широтах случается редко. Внезапность и интенсивность были под стать августовской грозе.
«Сколько же она продлится? И как они найдут меня, если видимости никакой?» — подумал я и тут же забыл о них: ружье ткнулось обо что-то твердое.
«Подо мной риф!» — пронеслось в сознании, и я с бешеной силой стремительно рванулся в противоположную сторону. Как можно было хотя бы на минуту забыть о том, что нахожусь в море? Опустив голову в воду, я инстинктивно уходил, как мне казалось, в открытое море от рифа, ставшего для меня смертельно опасным.
«Подумать только, что останется от тела, если волна опустит меня на кораллы…»
На несколько мгновений мне стало жарко. Видимость под водой также резко ухудшилась, я растопырил ноги как можно шире, вытянул вперед левую руку, а правой, в которой было ружье, судорожно «искал» коралловую гряду, боясь думать о том, что наткнусь на нее. Дышать было трудно. Гребни волн то и дело срывало порывами ветра, и они плотно накрывали трубку.
«Ветер дует с севера; значит, волны гонит на юг. Там берег, — принялся я размышлять. — Прибьет, глядишь, как-нибудь выберусь без потерь на твердую землю».
Закашлялся, втянув в легкие с воздухом капли воды. Рука с трудом согнулась, чтобы вставить загубник обратно в рот.
«Пожалуй, это выход, однако… если бы не риф». От одного воспоминания о рифе бессмысленно начинаю плыть против волн. Проходит, должно быть, минут двадцать…
Усталость ощущаю вместе с головокружением и приступом тошноты — укачало. Левое плечо плохо слушается. Понимаю, что замерзаю. Надо двигаться, но силы на исходе.
«Вот где сослужил бы жилет…» Мысль глохнет от раската грома, а дождь продолжает хлестать как из ведра. Начинаю сознавать безысходность положения и уже не знаю, что делать дальше.
Однако приступ отчаяния удается подавить, но гулкий стук в висках причиняет физическую боль. Рот полон мерзкой кислой слюны. Ужасно хочется перевернуться на спину и вытянуться, как в постели. Но я знаю это конец. Стук в висках заполоняет слух и почему-то вырывается наружу.
«Нет! Нет, это не стук в висках. Но тогда что же?.. Мотор!» Ощущаю прилив сил, и это позволяет оторвать голову от воды, выплюнуть загубник и закричать. Но из гортани вырывается сиплый свист, я теряю равновесие и ухожу под волну.
Бывают мгновения в жизни человека, когда он совершает невозможное… И я всплыл. Стук мотора совсем рядом, и дождь заметно слабеет. «Они здесь!»
Ружье потянуло куда-то в сторону и с адской болью в пальцах вырвало из рук. Мне все равно. «Но ведь они где-то здесь!»
Стук мотора пропал, но слышу, как кто-то спрыгнул в воду. Я знаю — это Бентос. Поднимаю голову и вижу, как его лицо и плечи показываются из воды.
Дождя уже нет. Он унесся так же мгновенно, как и налетел. Прикосновение рук друга похоже на боль от удара молотом. Сознаю, что не могу пошевелить ни ногой, ни рукой, ни даже пальцами. Через маску ничего не вижу, глаза застилают слезы.
Чтобы втащить меня на борт, Росендо бросил толстый конец, который Бентос подвел мне под мышки и грудь, — сам я мог только дышать и осознавать происходящее.
Не хочу описывать выражения лиц друзей. Я был найден, потому что Бентос заметил поплавок. Потом я узнал, что Росендо, как это по совершенно непонятной причине вдруг в море делают многие кубинские рыбаки, принялся разбирать мотор, который потом долго не заводился.
Бентос напоил меня, подложил под голову брезентовую куртку, снял с моих ног ласты, отцепил ремень со свинцовым грузом.
— Можно было и расстаться с этим, — заметил он.
Мне было все равно. Тогда, в воде, не сообразил. Конечно же, освободиться от пояса следовало прежде всего.
Бентос достает из моего рюкзака пузырек со спиртом, льет жидкость себе на руку и принимается растирать мне грудь. Ему самому холодно, и он дрожит. Я по-прежнему не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Плохо слушаются даже губы.
Росендо не смотрит мне в глаза. Он закрепляет руль и начинает раздеваться. Рубаху и брюки складывает на единственно сухое место под небольшим навесом бота. Потом они переносят меня туда, и Росендо ложится рядом. Он обнимает меня, и тело его мне кажется печкой. Бентос накрывает нас всем, что на борту сухого, и я начинаю ощущать, как ко мне возвращается жизнь. Лежу и думаю об изабелите, недолгой моей подружке, которую я приручил, не имея на это права, поскольку не взял на себя ответственность за ее жизнь.
Глава XX. Тончайшие в мире краски
Можно ли сравнить то, о чем слышал, с тем, что видел?
История не сохранила впечатлений Александра Македонского, который одним из первых опускался на дно морское в научных целях. Зато в наши дни человечество располагает уже целым рядом полнометражных цветных фильмов, которые приоткрывают завесу таинственности подводного царства. При этом людей, перед которыми впервые открывается возможность своими глазами увидеть этот мир, поражают прежде всего краски. Естественно поэтому желание запечатлеть редкую красоту морского дна на цветной фотографии.
Однако подводная фотография сколь увлекательна, столь и сложна — дело не из легких. Очень хорошему фотографу, признанному далеко за пределами его родной Кубы, Альберто понадобилось целых
