кондиционированном застеколье. Матерись, унылый потный дачник! Вези свою рассаду на крыше «копейки». Не понять тебе нашего безмятежного микрокосма. Отсчёт медового уикенда начат. Мы – рядом, мы – вместе, и даже не знаю, болтаем о чём или нет, так как нечто большое и вневременное залезло с нами, чтобы держать у нас над головами по единящему венку!
Т-а-ак, а что-то полагается девчонке – за непосредственность. (Соображай быстрее, Ромик.) Ну конечно – розовая лилия! Самая полновесная и благоуханная, какая только находится в саду у тёти, торгующей малиной на обочине.
За Дмитровым пробка тает, вечерний встречный ветер становится свежим и диким, а у эклипса вырастают крылья. Моя левая рука и её правая. Облетаем местных тихоходов, всполошённых невиданной птицей.
Светику хочется пить. Мой яркий, мой изощрённый мозг затейливо обыгрывает этот запрос. Бабахает в окно заначенное шампанское, разбивается на лету пенный столб. Светик хлопает в ладоши.
Прьвэ-э-э-эт труженикам полей от истребительной авиации!
Дом отдыха «Гелиопарк» – бывший пионерлагерь! Симметрично темнеют вдалеке кирпичные корпуса. Стрёмная рецепционистка, озадаченная поздним приездом, заученно излагает наши права и возможности. Светик затуманенно внемлет, глаза уже поехали от шампанского, ждёт про лошадок.
Номер милый, функциональный и очень простой. Минимально евроотремонтировали пионерлагерь – а- ля две звезды. Нам некуда спешить, разве что на ужин. (Не набрасываться на неё, покормить сначала.) А если бы и набросился, моей пионерке всё сейчас в охоту. Легко и радостно разбираем вещи. Мы на одной волне! Светик соглашается с любыми планами. Покушать, дискотека, караоке... Вдруг насупленно смотрит на кровати. Какой-то непорядок.
– Надо сдвинуть, – и улыбается со значением, но и смущённо (якобы).
И мы сдвигаем койки, мы застенчиво ползаем, переставляя тумбочки, переключая розетки, мы делаем ложе. Я знаю, чего она хочет: почувствовать себя немножко женой! Но и не слишком-то уверена передо мной, большим и сильным, в своей женской власти.
Всё это льстит мне очень, и мне счастливо.
– Я надеваю твоё платье?
– Конечно. А не хочешь ли, Светик, позвонить-поздравить Фису?..
– Ой... Точно!
Заговорщически прищурясь, набирает номер. Другой рукой откидывает волосы (как тогда, на выставке).
– Фиса... Фисунчик! Прьвэ-эт! Это Света, маленькая... Ну помнишь – Сту-улик!.. – (Ангельские, ангельские глаза!) – С днём р-рожденья тебя!
Металлический голос Фисы почему-то очень громок, его можно слышать по всей комнате. Он безжизнен и... оч-чень уверен, он зациклен на себе. Он сообщает: только что прилетела в Питер на уик-энд, к друзьям, вон меня уже встречают, всё, пока.
Как на три буквы послала.
– Она под коксом. Это факт, – заявляет немного обескураженная Света.
(...а я в этом голосе, опять как кролик перед удавом.
...не сметь! такая девчонка рядом, ответила тебе, как ты и предположить не мог...
...да какая?.. – нескладный призрачный стулик из детского конструктора вместо – как там у Олеши? – той самой... ветви, полной цветов и листьев...[14] )
– Рома, ты что?
– Да всё здорово! У нас с тобой здесь свой праздник!
– Ты переживаешь, – сказала она, потускнев.
Я галантно, прочувствованно, с надрывом ухаживал за ней этим вечером, всё доказывал, что не переживаю. В полупустом и уже тёмном ресторане мы пили белое вино и, взявшись за руки, смотрели друг на друга через свечку. Далее перешли в бильярдную, где сосредоточенная Света в азартно задирающемся платьице несколько удивила меня своим возросшим классом. Рядом пьяная команда нескладно орала песни в караоке, при этом вусмерть уделавшийся парубок то и дело отлипал от бара и требовал от исполнителей «Господ офицеров». Наконец я не выдержал и попросил микрофон. Посвящённые Светлане «Глухари» забацаны мною кафешантанно, с соответствующей хрипотцой и розенбаумовскими подвываниями. Они ложатся в тему и провожаются овацией. Светик гордо за меня потягивает джин-тоник. Потом с потухшим тяжёлым своим взором курит на балконе.
– Что с тобой, Светик?
– Ничего.
Мы идём, взявшись за руки, по ночному пионерскому плацу к нашему корпусу. Полновесная сумасшедшая луна, под неё бы порассказать о предыдущих цивилизациях... Светик зевнула и улыбнулась. Вот ведь она, а вот я, сейчас я её раздену, оближу везде, как мечтал, забыв время, буду владеть сокровищем... Но чтой-то ощутилось-кольнуло сзади, какая-то неполнота и неизбывность вроде.
Водка из мини-бара даёт уверенности. Расширяет янь. Вновь задорен и молод. Загляну-ка украдкой в ванную. Сквозь пар (зачем горячая в такую жару?!) и неясность душевой кабинки знакомо играют заветные линии.
Спёрло дыхание. Всё как положено.
Скидываю к чёрту с себя одежды и ложусь на кровать. Люблю я эти предваряющие моменты, потрогать соски, покурить глубоко, поиграть внизу полнотою предвкушения. Прочь ханжество и лживую мораль – да, я млею от того, что ей пятнадцать! Я просто улетаю от её экстремальной юности, от этой хрупкости, от наивных грудок, от молочных косточек, от золотых волосков на длинном бедре. Ой, и не надо только обвинять меня в педофилии, чесать кулаки да прятать дочурок, слышите, вы, семейственные мужи! Прекрасно понимаете вы меня сокровенной своею частию и – потихоньку – завидуете. Так-то. И бедного дядю Гумберта мы тоже поймём, просто он знал, на что идёт, а я ещё не знаю (ха-ха), да Лолита его двенадцатилетняя – совсем ведь безголовая и мерзкая дурилка, разве можно сравнить с ней моего Светика, всю в проблесках души и интеллекта!!
Она выходит вся голая, гладкая, бесстыжая, с хулиганским прищуром, нарочно виляя узким тазом. Показ моделей из кожи бэмби. Чувствует же, как поднять мне давление, как, разом высушив горло, распереть щемящей свежестью мои изождавшиеся трубы.
Я уже совсем уверенно ласкаю её, я чувствую, что могу делать с ней всё, она примет сейчас с подобающим страстной женщине мурлыканием любую мою прихоть, ответит мне, многоопытному в её глазах, не хуже, чем кто-то до неё...
– Дай мой леденец, – она серьёзна, она старается, глаза закрыты...
(...как смачно это проделывала Фиса, всею блядской душой своею, поволочными открытыми огромными глазами высасывала меня всего наружу...
...что за мысли сейчас, – всё придёт, пока женский вход её мне безлик, но второй всего ведь раз, – сначала раскрыть её, приучить к себе...)
– Садись мне на язык. – Она послушно раскрыла бёдра, изогнулась, сморщила личико, приоткрыла ротик, пытаясь поймать те запредельные ощущения, которые – она знала – иногда делают женщин счастливыми...
...
И потом ещё долго, долго и глубоко, глаза в плывущие её глаза, личико в моём поту, как заметалась в судороге по подушке!..
– Рома... я... тебя... люблю. Я знаю, – сказала Света и заплакала. Навзрыд!..
Осторожно оставаясь на ней, глажу, глажу ей волосы, слизываю все слёзки.
Уже совсем светло.
Шепчу ей что-то в губы, а чувства мои реальные, скомканные, перепутанные и бесконечно далёкие от простых этих слов, парят где-то за спиною.
– Рома... я кончила... кажется. Первый раз в жизни!
