нежность глупарям-попугайкам?! И только-только Света может за секунду навести мостик между сердцами. Набрать в рот побольше джин-тоника, приставить трубочку к самому озорному клюву, поднатужиться и...
В несколько заходов вся клетка в новом ощущении. Стремясь найти себя, жёлто-зелёные сокамерники с одинаково красными щёчками подпевают уже по-своему и стараются даже пританцевать. Света смеётся кипятком. (Ну неиссякаемый источник.) А вокруг толпа... И – Кайли Миноуг, наша: Ай джаст кент гет ю аут оф май хэд!
Ну апофеоз.
Кажется, по правому борту просмотрели мы глубоководную рыбоферму, прослушали некий исторический комментарий – и да Бог с ним со всем! Никакие из пальца высосанные достопримечательности не стоят нашего настроения. Затормозили у сказочного грота – значит, скоро будем туда плавать! Повеяло снизу шашлыками, вином в разлив – значит, скоро обед! Света – камерой: Рь-ма-а-ан... Море... Со-о-олнце. – (Ну – что ещё, что ещё нужно?!) – Мама, прьвэ-эт. Мама, радуйся – я обрезала себе ногти...
Да, это зелёная стоянка. До пещеры вплавь, я чуть позади, чтоб не утонула. Всхлипы-хлюпы ухают, отзываются гулко над головой. Пространство зеркально разделено надвое – готический свод уходит под воду, и целая арка наоборот высвечивается в прозрачной толще пугающе симметричным рельефом дна, и есть в этом... Светка!! – Светы нигде нет. Ныряю, похолодев, с открытыми глазами. Голубые валуны в солнечном просвете... Ещё раз! Светка!!!
– Глупый, глупый Р-р-раман-н-н. Знакомься, Роман – это морской ёж. Ё-о-ож! Это Р-р-раман...
После обеда расплывчато хочется подвига. Следующая достопримечательность – отвесная скала. Как раз метров пятнадцать. Кто желает? Не желает никто.
Никто?
...а я – должен. Я – должен – прыгнуть! Вот он я – на вершине уже. И как я сюда забрался – в какую плавь, на каком горном козле?.. На меня смотрит весь корабль. И на меня смотрит Света. Она надеется на меня – в видеокамеру. Я не хочу видеть, что там внизу. Представить себе, как я спускаюсь той же тропкой, плыву обратно... Нет, будь что будет. Но... я не хочу умереть. (Мне всего тридцать девять.) Я никогда не прыгал. Я никогда не дрался всерьёз. Я никогда не... Я ничего не умею. (Мне уже тридцать девять.) Дело в том что что чточточто...
И отступает-меркнет солнце, и нет пути назад, и прихватило гипофиз равнодушие вечности, и я вдруг один – не перед весёлым кораблём, не перед Светой, белой точкой купальника слившейся с толпой, а на ледяном ветру – перед собою.
...я уже готов, я «состоялся», и вовсе не там я, где бы должен быть. Не сделать с этим ничего. Дальше не будет. Было некое поле – одни горизонты. Теперь оно сужено до необычайности. Иногда поразишься, как узок этот вектор. Я не могу и представить, как изменить его. Я ничего не сделал в жизни. Жизнь моя – сплошная иллюзия. Я не буду знаменитым. Вряд ли стану богатым. Все тридцать девять лет тихонько лелеял я своё превосходство. – Какое, над кем?! – А просто, над всем. Мечтал о любви – и вот явилась она мне великолепной Фисой. Центральное в жизни событие. Не сотвори себе кумира. Без штанов останешься. И остался.
...Светик? Безгранично милое мне существо. Чужое. Чуждое. Заносная семечка, расцветшая вдруг во мне диковинным цветком. Обманка, посланная Тобою для чего-то. Для чего, Господи?.. Не понимаю я – и благодарен Тебе за неё безмерно. И если разобьюсь я сейчас, пусть то хорошее, что было во мне, как- нибудь – переселится – в неё!...
Он прыгнул! – весь катер хлопает мне. Только сейчас, хватив воздуха после бездонного движения вниз и судорожного вверх, я осознаю, что сделал это, и как это, наверно, было страшно, и как там было высоко. Светик улыбается благосклонно в камеру: «Вот он, Роман. Храбрый Р-ра-ман-н-н. Он всё-таки решился на подвиг». Подвиг – это когда хочешь отдать себя куда-то всего, затем уходят внутрь внутренности, а после ещё долго трясутся поджилки...
Внимание, господа! Мы проплываем Фамагусту. Лучший на Кипре песок. Там теперь никого – город-призрак. Распаляясь, экскурсоводша рассказывает, как в 1974 «турки-придурки» сбрасывали здесь бомбы на головы туристам. Ничего себе! Это как? – А так. Взяли в Греции власть «чёрные полковники». Кипр ведь под греческим протекторатом, ну и Турция всегда хотела. А тут же ясно, что полковники Кипр не отдадут. Вот турки и оттяпали разом лакомый кусочек... Не верят, правда, туристы наши, что только призраки там бродят: триста метров всего лишь до пляжа! Ну-ка, дай бинокль, дай-ка!.. Пусты глазницы покосившихся отелей. Такие дела. Греция – Турция – Кипр. Ещё Евросоюз. Замкнутый круг. Жалко тебе их всех, Светик, жалко?.. Ну поплачь, поплачь...
Я открыл глаза в темноту, заранее зная, что ещё не ночь, что я в номере один и нужно идти срочно искать Свету. Я, наконец, выспался и о возможной вине своей уже не думал, хоть и не помнил, как заснул после плавания. Я должен был предвидеть, что постоянная усталость и алкоголь сыграют со мной эту злую шутку. Я чувствовал, что меня не было часа четыре, и как раз за это утраченное время в жизни случилось что-то непоправимое и окончательное. Но подавленности не было. Я был трезв и готов ко всему – как зомби.
Я почему-то знал, где она и с кем. Оказалось в точности так, как я представлял себе – она сидела напротив Тани за пластмассовым столиком подле высвеченного бассейна. Их локти симметрично опирались о стол друг против друга, и я сразу понял, что они давно и серьёзно разговаривают о чём-то.
Я подошёл и попросил всем чая.
– Did you sleep well?[21] – спросила Таня с умной улыбкой.
Я беседовал с ней о ситуации в Косово, о российских тинейджерах, о труде аниматоров и о ночной жизни в городе, которая, как выяснилось, не уступала Ибице. Моё боковое зрение было целиком устремлено на Свету, которая лишь изредка вставляла в разговор случайную фразу. Света рассматривала моё лицо, уходила в себя и опять странно, оценивающе смотрела на меня, думая, что я увлечён диалогом. С Таней поэтому держался я уверенно, доброжелательно и всё время подливал ей чаю. Её английский был не достаточен. Он был безупречен.
Я просидел с ними часа два, пока всё в отеле не замерло. На прощанье Таня погладила Светино плечико, меня же в шутку пожурила и обещала сдать местной полиции за растление малолетних.
Я обменялся за всё это время со Светой лишь несколькими нейтральными улыбками. Оставшись с ней наедине, я почувствовал, что в воздухе витает приговор, и не терпелось уже разрешиться от этого бремени.
– Кири-кири, – сказала Света ящерке, застывшей на белой стене, и чуть придавила её пальчиком. – Какая клясная. Бедное несчастное животное.
Я был готов размазать ящерку по белой стене вместе со Светиным пальцем.
– Светик... – сказал я в номере.
...и чуть не отпрянул. Она обернулась и посмотрела на меня в упор – как на незнакомца.
21
Но, вскочив на следующее утро ни свет ни заря с ожиданием в глазах (ура, самая главная экскурсия – погружение на субмарине!), вела себя как ни в чём не бывало. Тем более что утро это нежданно, с лёгкой её же руки, отметилось чрезвычайным событием, перед которым всё тушевалось, прощалось, меркло, блёкло, уходило на далёкий задний план.
Само погружение явилось настолько никчёмным и, скажем прямо, позорным мероприятием, что даже Света скоро угасла: сколько можно смотреть, как в телевизор, на редких сероватых рыбок, кормящихся из рук бедных аквалангистов! Бедных – потому что лишь наши штатные дайверы в открывающейся скучнейшей панораме подводного мира пытались хоть как-то развлечь публику профессионально невинным заигрыванием через иллюминатор и жидким рыбным хороводом, отработанным годами практики. В конце законного получаса в толще воды и вправду начал вырисовываться мутный остов какого-то нефтевоза, затонувшего в Ларнакском заливе лет тридцать назад, но смотрелось всё это так вызывающе куце, что стало немножко стыдно за певучую экскурсоводшу (бывшую искусствоведшу), за себя, так легко попавшего под трал туристического надувательства, и очень-очень обидно за Свету, которой эта экскурсия адресовалась. (Сколько ни тормошил я свою встревоженную интуицию, знаков охлаждения после вчерашнего не отметил – всё было ровно и по-доброму, как всегда.)
Ха, как раз за Свету можно было переживать меньше всего.
