ходили... И ни разу не взяли даже скутер!.. (Да я себя не узнаю, весь отдых в инертном дурмане – сглазили меня, что ли?!)
Свежо, куда-то делось солнце, и я на запредельной сбивающей дыхание скорости рву, вцепившись в руль, рассекаю живую великую гладь, бухая и подпрыгивая неровно – туда, где горизонт, и сыплются навстречу мне брызг снопы, и наваливается вдруг и охватывает сиюминутное счастье... Стряхиваю сожаления, заряжаюсь вечностью – и вызов ей бросаю, маленькая букашка, бороздящая простор.
Завтра уезжать.
Вечером мы прощаемся с городком. Городку наш отъезд относительно безразличен. Непрестанно пополняется он новыми красными физиономиями. Мы идём почти молча. Постоянные взгляды уже раздражают. Сорок долларов осталось у меня, и это смешно и очень, очень грустно. (Не понимаю, как за мои прошлые небедные годы не завёл я ни единой кредитной карты.) На сорок долларов мы должны купить по сувениру маме с папой, рюкзачок Свете в школу, да ещё умудриться поужинать... Сувениры, похоже, тайваньские, рюкзачок с одним карманом... Ужин: в Макдоналдсе. Возвращение – пешком! (Остаётся два паунда – с ними и ста метров не проедешь.) Кто мог подумать, что пятиминутное расстояние на такси обернётся двухчасовым выматывающим путешествием. Светка, кажется, натёрла ногу. Я готов посадить её на спину, лишь бы не хныкала. Она хныкает всё равно:
– Ну кому было бы хуже, если б я тогда в «Пирамиде» взяла у Пашки пятёрку – на отдых, он же прямо в руки мне её сувал!...
А никому. Хуже уже никому бы. Всем бы – только лучше. А я – старый, наивный, нищий, безответственный идиот. Как втолковать ей, что если ты со мной, то ты – со мной, а если ты берёшь у Пашки пятёрку, то недостоин я тебя никак, Светик, и не нужен я тебе, и грош цена тому, что у нас есть и было.
Ну, на что я ещё надеюсь?! Рома, алё!!
– Идёшь купаться? Нет?! А я иду. Иду прощаться со звёздным морем!...
Само собой вернулось равновесие, причесались мысли. Я возвращался в номер бодр и светел. Казалось даже, что вот-вот – и я легко и свободно смогу наконец принять то самое, единственно правильное и естественное решение, ещё раз нашёптанное мне звёздами. Завтра первое сентября. Давно предчувствовал я холодок от грядущей осени, возвращающей Свету в школу, в её привычное, нелетнее окружение...
И сейчас я вижу нас вместе в этой осени меньше, чем когда-либо. Так не лучше ли сразу, первому и по-доброму поблагодарить её в Москве за прекрасное и цельное лето, показав ей как-нибудь понаглядней абсурдность того, во что мы оба хотели поверить?
(Короткое, звёздами вдохновлённое перемирие между умом и глупым упрямым сердцем!)
Как бы там ни было, а пустой, без Светика, без попугая, номер с каркающим телевизором я принял философски, как ещё одну горькую монетку в заслуженной копилке моих печалей.
Вообще-то всё было странно. Ей некуда было идти так поздно, тем более без денег. Разве что сидеть опять где-нибудь с Таней?..
Да хоть до утра.
И, блаженно потягиваясь, я поздравил себя с наступлением осени.
1 сентября. Утро. 6:20. Продираю глаза – Светы рядом нет. В туалете горит свет. Света в туалете. Джинсовый костюм, размазанная косметика, держится за живот. (Животик заболел.)
– Ну где ты был, Ромик, я так тебя везде искала, а потом легла на топчане, прямо на пляже – и усну-у- ула...
Утром всё совсем не так, я корю себя, ой как корю за вчерашнее, стаскиваю с неё джинсы, даю солпадеин, укутываю... Она отрубается моментально.
...но при чём здесь тогда косметика?!...
Последний день на любом курорте – варёная депрессивная гонка. Из тебя с улыбочкой выжимают последние соки – а вот полотенчика не хватает, двух бутылок в мини-баре... Плиз, чек-аут в двенадцать! – и выкидывают за ненадобностью.
11:00. Света вскакивает и стремглав летит к Тане – на прощальный сеанс аквааэробики. Я ломаю голову, как бы скорее сдуть матрасы, распихать по сумкам вещи... Надо обязательно отхватить у солнца свой последний час. (Лишь эта мысль почему-то владеет мною.)
12:50–13:50. Томление в холле на чемоданах мы опустим – оно знакомо каждому советскому туристу. Светины слёзы и объятия с Таней были мне неинтересны, я даже не стал прощаться, я вышел на воздух, я ведь помню, как всё это бывает в Артеке.
...в Москве, через пару дней, я скажу ей всё, искренне и благородно.
16:20. С Кирюшей всё-таки помогает нам небо. В аэропорту во время прохода через рамку чуть не задохнулся он у Светы в лифчике (лифчик, понятно, мы одели для прикрытия, равно как и джинсовую куртку) и тут же самозабвенно выпорхнул, но уже на нейтральной территории, когда все контроли были позади.
16:50. Разморённый зал ожидания. Светин взгляд отсутствует. Она не хочет кока-колы. Ничего не хочет. Она зажала Кирюшу на сердце и смотрит мимо. (А всё равно: материнский инстинкт.) Я в сердцах отхожу к пивной стойке. Оборачиваюсь. (Я всё время оборачиваюсь.) Ах, этот скромный парнишка, что сидел рядом... Развлечена уже Света. Строит зубки вовсю, как та далёкая девчонка на рекламном щите... Являет выигрышный ракурс. Хочет нравиться. Хочет, чтоб узнал! (Кто не знает Светы. Свету знает вся Москва.)
16:55. Ладно.
17:45. Взлетаем! Думаю, каждый из нас, товарищи, в эти мгновения невольно обратится назад с благодарностью прелестному кусочку жизни, оставленному позади. Не дай мне, господи, такого кусочка больше никогда. Что-то думает там она? Она смотрит в окошко. Мы молчим. (Мы всё время молчим.)
18:10. Стюардессы заметили попугая, шепчутся, проявляют интерес. Может быть опасно. (Ссодют его щас – и п...ц зверушке.) Что, нравится, девушки? – говорю. Беру его в руку, благо тихий, вставляю под хвост невидимый ключик, несколько раз проворачиваю, разжимаю ладонь... Птичка игрушечная, трясёт хохолком. Похоже, правда?.. И успокоены, и восхищены стюардессы.
Ну, японцы. Надо же – додумались.
Света рядышком трясётся от смеха. Бросает на меня короткий взгляд, полный...
...вот он, ключик?!
18:50. Та дама из Саратова, что с Антошкой, оказывается, сидит сзади. Лицо у неё – один загарный струп. От нечего делать я подсматриваю за ней ушами. И вижу: перед ней – бутылка виски! И чувствую: по мере её обмельчания всё ярче представляется даме страшный смысл наших со Светой отношений. Я встаю в туалет и подмигиваю ей – инфернально.
19:15. Мы слегка напиваемся с дамой из Саратова. Через два года мы в Саратове. Там, на набережной, очень много гуляют свадеб, очень. Антошка охуевает. Антошка прячется в окошко и припивает кока- колу.
00:15 (по московскому). Мы у Светиного подъезда. Мы в Москве, на проспекте Мира!! Это и правда – и полная чушь. Вот он, подъезд, и вроде всё, как было...
Ждёт такси. Я хочу поднять Свету наверх, к маме Анне. Я хочу, чтоб не было этой дурацкой недели, я хочу...
– Ладно, Ромик. Я уже взрослая. Сама дойду... Всё, спасибо тебе, я тебя люблю, созвонимся, – усталой скороговоркой...
Ночью мне снится, как я лечу с той моей вершины, лечу вниз, лечу зигзагом, пируэтами, – и всё не грохнусь никак.
V. ЭКЛИПС
22
Поздняя осень. На балконе жердь от клетки, пёрышки да семечки, вмёрзшие в цемент. Всё выметено, стыло – оцепеневшие останки былой жизни. Замираю и я, ловлю в студёном воздухе что-то, дающее мне вдохновение.
Передо мною на столе – глаза. Открытые, большие, мягкие. Такие, как
