конца, и ещё оттого что нечеловеческая гениальность этих строк умирает вместе с моим скольжением по ним – и я реву, реву, как в детстве, и щупаю на том конце подушку, но она суха и безответна...
– Не получается у тебя, трубадур, – ласково всплывает Перец. – И не получится. Потому что любимые свои проекции в привычной последовательности фокусируешь. Цепляешься за них. Не поймать тебе мгновенья никогда, забудь. Ты элементарного даже не видишь. Что твоя любовь – голая, слепая, упёртая и безголовая – абсолютную свою противоположность притягивает. Чёрного дядю!.. Который всё время тебя и программирует на очередную идиотскую реакцию. Зачем?.. Полакомиться твоей дурацкой энергетической вспышкой!
Солоноватое дежа-вю подступало к гортани. Бредовый, кошмарный комментарий... Сверху всё выглядело чушью – но ощущение, постепенно поднявшееся из глубины, было странным: я словно знал об этом всегда... Это же что получалось. Меня провоцируют на мои искренние всплески, неподдельные глупости, доподлинные сумасбродства... На мою привязанность, которая ничем не обернётся, кроме зудящей тоски! Меня прогнозируют всего, зная, что я поступлю в точности так!.. А потом равнодушно пожирают заказанное блюдо – мои взаправдашние, мои выстраданные энергии?!
На засиженном окне зелёная астральная муха, беснуясь в поисках выхода, зудела по глади стекла. Всё билась и билась... Выбивалась из сил. А рядом, в пяти сантиметрах, врывалось в открытую форточку огромное фиолетовое небо. С сияющим Сириусом.
Сириусу всё было запредельно ясно.
– Ну так веди меня, Вергилий! – сказал я уверенно.
25
Гордый профиль Клеопатры с вычерченным глазом и мулатистыми губами тут же выплыл из тумана. Знакомый прогиб, те же черты и жесты, только глаза совсем другие, лисьи (кстати: в них вся Вселенная была когда-то), да волосы нарощенные – вместо каре. Ёкнуло что?.. – Пожалуй. Печаль вдруг несусветная, за себя стыдно да прошлого жалко. Начала жалко, начала – белого, восторженного пространства... Повиснув на небольшом еврейчике, Фиса посасывает из соломинки у бамбуковой барной стойки. (Ну и видение!)
Ах да. «Зима» же вовсю кругом, кутерьма, долбёжка, дым коромыслом из пушек... Жарко: Новый год!
...пойти, почесать за ушком?
И надо же умудриться, из таких полётов запредельных да снова в «Зиму» приземлиться, – подумываю, к Фисе продираючись. Нет, точно мы застряли – где-то в нижних слоях. Заколдованное место. Всё оно, в итоге, во сне, но и вместе с тем – реальнее реальности. На Фисе красный стеклярусный ошейник, подарок мой... И у еврейчика подбородок второй совсем не фигуральный, окладистая трёхдневная щетина... Даже на мне эта майка кожаная – будто специально в клуб. Но что-то во всём ощущении – не то. Астральное.
А сердце, сердце заходится наяву.
Ну – здравствуй, Фиса?!
Опустим, опустим округление глаз, гримасы узнавания, дежурные первые реплики... Нечто моментальное – глубинное, истинное – пробилось всё же сквозь лакированный взгляд. «Как ты?» – без всяких понтов спросили её бездонные зрачки. Единственная доподлинная фраза. Из загробья. Пока пробивались мы к выходу «подышать», я мучительно думал над ней. Так она меня тронула.
– Ну что, Роман, – развернувшись, взяла меня Фиса в оборот на воздухе. – Ты, конечно, молодец. Я бы х... когда подошла. Почему? А, на х... Ну что, б... Видал, какие у меня котлики, какие брюлики?.. Машина, кстати... –
...а передо мною стоял тот 18-летний ангел со свадебной фотографии, смотрел на меня задушевно глазёнками и всё крылышками шевелил: как же это, Рома, как же так?.. И улыбался я с достоинством сквозь него, напрягая немножко губы, чтобы комок свой из горла не выпустить, ибо совсем-совсем не знал я, что ответить ему. Можно было, конечно, и у Фисы прощения попросить, но удерживало меня что-то. Боялся адресом ошибиться, наверно, или проснуться резко – от несоответствия.
– ...ладно, хули долго п...еть, – затушила Фиса сигарету точёной ножкой на красной шпильке. – Пошли уже внутрь, друзья ждут. Слушай, а давай... посидим как-нибудь – я угощаю? А то здесь ни поговорить, ни... Телефоны свои оставишь?..
Конечно, кивнул я. У меня всё те же. (Что за странность. Зачем это ей со мною встречаться.)
– Не-ет уж!.. На тебе мой, – протянула мне бумажку гордо: –
...теперь ясен манёвр тебе, Рома?.. Чего ты, не размышляй особо долго над смыслом – всё равно звонить не будешь. Смотри лучше: с кем это уже целуется Фиса щёчкой? Кого это взглядом многозначительным одаривает мимоходом, про тебя и вовсе якобы позабыв... Да это же – Сту-у-улик!.. Ей- богу!! Знакомый прогиб, только глаза совсем другие – лисьи, да волосы золотые распущены – вместо хвоста. Да штукатуркой ещё всё личико затонировано. Ну куколка. (Мраморная.) Ёкнуло что?.. – Пожалуй. Тоска вдруг несусветная, за девочку обида: так обжечься той самой розой моей испанскою – любовью, значит... что вроде смотрит на меня почти – и не узнает никак!
(А рядом всё еврейчик вертится.)
Подойти, усмиряя сердце, да обнять скорей обеих – здоровое чувство юмора проявить:
– Вот тут-то они все и встретились!
Отдёрнула плечо Фиса. Глазищами сверкнув, прочь пошла – с полным отрицанием прошлого, значит.
А Светик чуть губки выпятила, на глазки выражение своё тяжёлое надела да лицо ко мне ровно на три четверти развернула. (В какой-то образ вошла.)
– Это же я – Р-р-р-раман!! – кричу ей на ухо радостно...
Кивает, в строгой вуальке отрешённости.
– Как ты, Светик?! – с надеждой перекрикиваю долбёжку...
Кивает, в строгой вуальке отрешённости.
– Давно всё уже было, правда?! – отчаянно пытаюсь найти отклик...
Кивает, в строгой вуальке отрешённости.
– А мама?! – проигрывая, не сдаюсь...
Кивает, в строгой вуальке отрешённости.
Боже, что с ней?! – и тут я понял: этот утомлённый глянцевый образ, эта застывшая восковая личина призваны как бы Светикову непостижимость оттенить. К иным, параллельным, мирам принадлежность, куда мне доступ заказан. Штукатурка! Не даёт она лицу шевелиться.
Ну и видение.
И ещё почувствовал я, как что-то багровое, невысказанное и очень важное толчками из-под сердца моего отходит в Светину сторону, и увидел, как она, от этого потока порозовев и подбоченясь, с удовольствием включила свой знаменитый оскальчик свалившимся откуда-то, накрывшим её друзьям и, целуясь с ними щёчкой, вобрала заодно игривым глазом мой последний импульс... И вспомнил я о превращениях энергии... и увидел явственно в возбуждённом Светином зрачке глумливый водоворотик – ту чёрную дыру, куда сливаются остатки моего чувства.
И наступил тогда в теле вакуум, и зазвенело в нём что-то важное очень, да запоздалое.
