чертами, с чувственными губами, пепельно-каштановыми волосами, в которых, казалось, запутались солнечные лучики. Кого-то, наверное, удивило бы сочетание по-девичьи длинных густых ресниц и волевого подбородка.
Выражение растерянности исчезло с лица Кетлин, когда она встретилась с ним взглядом. Она утонула в его зеленовато-голубых глазах, таивших в себе бурю.
Мужчина тоже смотрел на Кетлин. Его подбородок дрогнул, как будто он хотел что-то сказать. Но в следующее мгновение его лицо стало жестким, губы сложились в некое подобие вежливой улыбки. Он еле заметно поклонился и пошел прочь.
— Квинлан Делейси!
Изумленный шепот Кетлин достиг его ушей. Он, повернувшись вполоборота, опять кивнул ей. Она успела заметить горькую усмешку на его лице. Наверное, считает ее обычной поклонницей. Если бы он знал!
В эту секунду дверь конторы отворилась, и невысокий мужчина с короткими серебристыми волосами и в очках обратился к Кетлин:
— Вы меня ждете, мисс?
— Э-э… да, сэр. Вас. — Она бросила последний взгляд через плечо, но Делейси уже ушел. — Неужели это действительно… — спросила она у стоявшего в дверном проеме мужчины.
— Квинлан Делейси? Да, будь проклята его темпераментная натура! Простите, мэм, но иногда с литераторами очень трудно иметь дело. — Он жестом пригласил ее в контору. — Проходите, я занятой человек.
Кетлин словно в тумане двинулась вперед. Квинлан Делейси! Она видела того, кем восхищается почти год, и даже разговаривала с ним! Эта мысль была подобна раскату грома. Ее сердце учащенно стучало, а в груди росло странное чувство. Она закачалась и, чтобы не упасть, ухватилась за косяк.
Погруженный в собственные мысли, Гораций нервно ходил взад-вперед по комнате.
— Говорит, что муза покинула его, — бормотал он. — Говорит, что хочет писать драмы! — Он посмотрел вниз на кота, который пытался потереться о его ногу. — Делейси — сатирик, Чосер Англии времен регентства, Свифт для бомонда. А теперь он хочет быть Байроном и писать трагедии о соперничестве, смерти и страданиях. Бред! — Он поднял голову и уставился на Кетлин. — Я говорю, что это невозможно.
По его взгляду девушка решила, что от нее ждут ответа. Она убрала руку с косяка и прошла вперед.
— Господин Шекспир писал одинаково хорошо и трагедии, и комедии.
Режиссер кивнул:
— Верно. Вы считаете, что Делейси ровня Барду? Я так не считаю! — Он указал на рукопись на столе. — Посмотрите сами, что предлагает мне автор, намеревающийся писать трагедии. Можете прочитать. Скажите свое мнение, будьте беспристрастным судьей. — Видя, что гостья колеблется, он прищурился: — А вы умеете читать?
— Естественно, — без малейшей обиды ответила Кетлин.
Гораций взял стопку страниц и сунул их в руки девушки.
Потрясенная тем, что видит произведение Делейси, Кетлин даже не заметила, как режиссер подал ей стул. Она одна из первых прочитает то, что вышло из-под пера ее идола! Это, должно быть, так же захватывающе, как читать только что расшифрованный древний текст.
Но всего нескольких строчек хватило для того, чтобы она покачала головой и закусила губу. По мере того как высилась стопка прочтенных страниц, она хмурилась сильнее. Гораций подсовывал ей все новые страницы. Дочитав до конца первого акта, она подняла голову. По ее виду можно было заключить, что она стала свидетельницей ужасного несчастья.
— Ну? — нетерпеливо воскликнул Гораций. — Каков ваш вердикт?
— Это… — она сглотнула, чтобы преодолеть замешательство, — плохо.
— Вот именно. И-мен-но! — Гораций улыбнулся, будто на спор выиграл огромную сумму. — Отвратительно! Мучительное, достойное сожаления упражнение в жалости к самому себе. Это не привлечет зрителей. Только мух!
— И вы это сказали лорду Кирни? — спросила Кетлин, слишком потрясенная, чтобы сдерживать свой дерзкий язычок.
— Сказал! Ну, возможно, другими словами, — признался Гораций. — Люди искусства очень эмоциональны.
Вспомнив, как выглядел мужчина, которого она встретила в коридоре, Кетлин вполне могла поверить, что за красивой внешностью скрывался буйный темперамент. Этот человек способен все снести на своем пути. Она увидела это в его зеленоватых глазах.
— А не мог бы он внести некоторые изменения? — отважилась поинтересоваться она.
— Изменения? — повторил Гораций. — Нужно выкинуть первое действие, убрать второе и сжечь третье — других изменений здесь быть не может!
— Пьеса плохая, но не до такой же степени. — Движимая желанием защитить человека, которого боготворила, Кетлин добавила: — Лорд Кирни — великолепный драматург. Его неудача объясняется…
— После его ухода в моей конторе попахивает серой. Так воняет от того, что он сочинил.
Кетлин перевела взгляд на рукопись, лежавшую у нее на коленях.
— Не понимаю, как такой способный драматург мог дойти до подобного.
— Война! Я предупреждал его о том, что он рискует талантом. Драматург должен оберегать себя от испытаний, выпадающих на долю простых людей. И вот теперь он говорит, что увиденное отучило его смеяться. Это, — он указал на рукопись, — не драма. Это страдания. Он ранен, а это — его кровь. Здесь нет ни мастерства, ни тонкого расчета, ни блеска, только боль, тоска и чувство вины. Я не могу — нет, я не буду ставить это!
— Но здесь все-таки есть удачные места, — заявила Кетлин, не осознавая, что противоречит тому, от кого зависит ее будущее.
Ошарашенный ее наглостью, Гораций рявкнул:
— Как так?
— Разве вам не показалось, что встреча главного героя с французским гусаром на поле битвы очень напоминает сцену из «Спаниеля миледи», ту, где кюре должен сообщить своему благодетелю, что является отцом ребенка дочери благодетеля?
Лицо Горация оживилось.
— Вы имеете в виду второе действие, в котором лорд Хайботтом, страдающий от простуды, держит бритву у горла кюре и чихает? Бедняга едва не лишился жизни.
Кетлин улыбнулась:
— Точно. Здесь солдат оказался в такой же ситуации. Французский гусар убил в сражении его лучшего друга. Герой стремится отомстить. Но если он убьет больного гусара в его постели, то поступок сочтут убийством, а его повесят. Возможно, если бы гусар чуть более философски отнесся к своей кончине, а герой чуть меньше терзался душевными муками, сцена была бы великолепной и публика улыбалась бы сквозь слезы.
Гораций пристально посмотрел на странную молодую женщину в поношенной одежде. Интересно, подумал он, откуда этой милашке известно, как манипулировать чувствами зрителей?
— Я бы согласился с вами. Но это третья попытка Делейси исправить пьесу, а результат вы читали.
У Кетлин по спине пробежали мурашки. Ей никогда не приходило в голову, что талант может пропасть, блеск — померкнуть, а гениальность — растаять как дым. Она наблюдала, как отец бьется над своими книгами, и видела, сколь тщетна эта борьба. Однако он никогда, даже в самые неплодотворные годы не терял своих способностей. Только смерть лишила его таланта.
Кетлин провела пальцем по странице, исписанной крупным твердым почерком. А это? Творение упавшего духом человека.
Она посмотрела на Горация:
— Возможно, если бы я поговорила с…
Режиссер расхохотался так неожиданно, что Кетлин вздрогнула и покраснела.
— Вы? Да кто вы такая, сударыня?
