чешут ногу. И все никак не успокоятся. Джеки и мама пристально смотрят на меня.
– Они очень похожи, этот журналист и, э-э-э, этот, Даррен. Оба идеалисты и не имеют представления о реальной жизни, моралисты гребаные. Извини, мама. – Я извиняюсь за грубость раньше, чем она успевает возмутиться.
Извини, Даррен. Глубоко в душе я чувствую себя предательницей.
– Кто такой Даррен? – спрашивает мама.
– Никто. Один парень, который не пришел на мое шоу.
– Секс ходячий, – припечатывает Джеки.
– Как это, милая? – Мама притворяется, что не поняла.
– Только он упрямый и опасный, – поясняет Джеки. На мамином лице все еще написано смущение. – Такой весь из себя Рэтт Батлер.
– А-а-а, понятно.
В ресторане «Селфриджес» мы с мамой с облегчением плюхаемся на стулья. Сумки тяжелы, зато легко в кошельке, и мы совершенно счастливы. И вообще все просто классно. Мы даже сумели купить маме наряд, который нравится нам обеим, и все обошлось без обид, недовольства, шантажа или слез. Замечательный день! Время завтрака давно миновало, но мы заказываем традиционный чай с оладьями и сэндвичами. Я, конечно, не стану есть торт или крем. Я и раньше фанатично следила за питанием, а теперь я невеста и потому впадаю в крайности. Мама ублаготворена, хоть ее и беспокоят все эти свадебные причуды и излишества. Привычным жестом она лезет в сумку и в миллионный раз достает книжку «Подготовка к свадьбе».
– Ты говорила со своим парикмахером?
– Да, и сделала два заказа. Один, чтобы попробовать, как будет смотреться высокая прическа, а второй – в день свадьбы. Но, может, я еще решу постричься.
– Ох, не надо, у тебя такие прекрасные волосы. – У мамы такой вид, как будто я предлагаю принести весталок в жертву языческим богам.
– Для длинных волос я слишком стара. Мне пойдет короткая стрижка или прическа под Зои Бол?
Очевидно, не очень, потому что мама ставит галочку в графе «парикмахер» и продолжает:
– Ты известила свой банк и жилищный кооператив о смене фамилии? А новые визитки заказала?
– Я не буду менять фамилию.
– Как?!
– Только лишние заботы, – отбиваюсь я, отхлебнув «Эрл Грей». Мама осуждающе молчит. Наконец она откладывает список.
– Тебе нужно выбрать цветы.
Я сразу соображаю, что придется выбрать не те, которые мне нравятся.
– Я думаю, гортензии и…
– Гортензии нельзя.
– Почему?
– Это плохая примета. Они символизируют тщеславие и разоблачение.
– А какие счастливые?
– Розы хороши для любого случая. Они символизируют любовь, невинность и благодарность, в зависимости от цвета. Можно взять что-то изысканное, например гелиотропы. Они означают преданность и верность. И добавить цветов лимона. Они символизируют верность в любви.
– Господи, ну что за чушь. А какие цветы были на твоей свадьбе?
– Цветы лимона.
– Ну вот видишь?
Мама отводит взгляд, и я понимаю, что обидела ее. И даже не хочу извиниться.
– Ладно, гелиотропы и цветы лимона.
Она облегченно улыбается, и мне даже неловко, что ее так легко утешить.
– Ты уже решила насчет медового месяца?
– Я предоставляю это Джошу. Это, конечно, неразумно, но так принято. Мам, ты не могла бы с ним поговорить? Чтобы он не придумал что-нибудь экстравагантное. Не дай ему заказать путешествие на Северный полюс или сафари на каноэ. Меня вполне устроят пляж и бары. – Мама все записывает.
– Он уже выбрал шаферов?
Я с удивлением вскидываю глаза.
– Это не я придумала, так написано в книге. Вот, слушай: «Проверьте, чтобы ваш жених выбрал шаферов», – и тычет в книгу пальцем.
– Господи, они что же, думают, что мы никогда не видели свадьбы? Да они, наверное, считают, что женихи без их совета и высморкаться не могут! – Мы с мамой источаем презрение и недоверчивость.
– Так он выбрал шаферов? – спрашивает она.
– Нет, – и мы смеемся в изнеможении. Как хорошо, когда мама такая раскованная. Просмеявшись, я говорю:
– Мама, до чего же я тебе благодарна. Столько помощи! Спасибо.
Мама сияет. Она аккуратно режет свою оладью пополам, а потом на четвертинки. Дел было так много, что просто не знаю, как бы я справилась без нее. Я вовсе не отношусь к своей свадьбе как к чему-то исключительному, но чем она ближе, тем больше мне хочется, чтобы все было хорошо. Хочется быть прелестной невестой с прелестной прической, в прелестном платье и с прелестным макияжем. И с прелестной мамой в шляпке, которая ей к лицу, – и в окружении друзей, и прелестных гостей, которые довольны угощением и соседями по столу. И чтобы муж, то есть Джош, был тоже прелестен.
– Хороший сегодня день, правда? – спрашивает мама.
– Угу, – киваю я.
– Иззи что-то упоминала о Даррене. Дорогая, передай мне джем. – Она лукавит, но все ее хитрости шиты белыми нитками. Ведь я в этих войнах настоящий ветеран. И я достаю из сумки, из вороха папиросной бумаги свадебные туфли. Они расшиты мелким бисером, миллионами бусинок. Это самые красивые туфли на свете.
– Как тебе, мам?
– Дивные. Даррен – это не тот парень с севера? Ты, кажется, ездила к нему на праздники?
У Иззи и правда язык без костей.
– Это были не праздники, а работа.
Мама придерживается тысячелетних норм этикета и со сноровкой гейши подливает мне чаю и отрезает кусок торта. Подождем финала церемонии. Я только сейчас понимаю, что это всегда помогало ей выиграть время. Она хочет сказать мне что-то важное и раздумывает, как это лучше сделать.
– Джош прекрасный мальчик.
Как забавно. Да мы обе прекрасно это знаем.
– Он мне в некотором смысле как сын, а тебе, естественно, как брат. Я уверена, что он тебя, очень любит.
– Мам, это все не новость. Мы с ним помолвлены и через месяц поженимся. Разве это ни о чем не говорит?
Мама тянется через стол и кладет свою руку поверх моей.
– Ты любишь Джоша?
– Мама!
Я в шоке. Когда отец сообщил матери о своей любовнице, она в это просто не поверила. Ни чуточки не поверила. Из кухни я видела, как она подбежала к нему, повисла на шее, улыбнулась так нежно, так доверчиво, глядя на него снизу вверх, и спросила: может ли он любить другую женщину так же сильно, как свою жену и дочь. Она ожидала, что он одумается и скажет ей: «Нет, конечно же, нет», – и продолжит свою двойную жизнь. Увы, мой отец не выучил эту роль. Он ответил, что, к сожалению, дело обстоит именно так: он любит другую женщину. Мама еле удержалась на ногах.
После этого она стала учиться защите, чтобы уберечься от ужаса и унижения. Она стала ужасно сдержанной и забыла о ласке. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать, сколько раз в жизни она
