антигравитации. Этот выпущенный в 1894 году роман отвечает всем канонам строгой научной фантастики.
А разве 'Янки при дворе короля Артура' Марка Твена не фантастика? В наши дни Джон Бойнтон Пристли написал прелестную повесть '31 июня' почти на сюжет этого замечательного романа.
Подлинным фантастом был и Амброз Бирс, создавший 'Настоящее чудовище', 'Случай на мосту через Совиный ручей', остроумные и едкие политические гротески. Здесь и релятивизм сознания и времени человеческой жизни ('Заполненный пробел'), и робот, играющий в шахматы, который убивает своего создателя ('Хозяин Моксона'). В этом рассказе, кстати, может быть впервые в литературе, ставится вопрос: 'Может ли машина мыслить?'
Наконец, 'Железная пята', 'Алая чума', 'Враг всего мира', 'Тень и блеск', 'Смирительная рубашка' Джека Лондона — все это шедевры фантастики. Изумительный рассказ 'Красное божество', которым Лондон как бы развернул традиционные темы фантастики до горизонтов совершенно необъятных, вернув ей терпкий аромат экзотических лесов, напряжение борьбы, тоску и горечь поражения-все то, чего не знала она после Эдгара По.
Даже Эдгар Берроуз больше подходит для роли родоначальника, чем Гернсбек. По крайней мере, он получил мировую известность своим романом 'Тарзан среди обезьян' и «тарзанным» циклом из 23 книг. Тарзан (четырехсерийный фильм на эту тему демонстрировался у нас с исключительным успехом) орудует в джунглях, как Джон Картер — на Марсе (марсианский цикл Берроуза) и Кирсон Непир — на Венере (венерианский цикл).
Это та самая литература космоковбоев, или, как со называют, 'космическая опера', полная чудовищ, атомных пистолетов, межпланетных пиратств, блондинок в скафандрах, краж кислородных запасов и пр., которой переполнен англо-американский фантастический рынок. Ее не избежали и многие талантливые писатели, такие, как, скажем, Азимов.
Итак, мы замкнули магическое кольцо, объединившее древний эпос и современное искусство (понятие 'научная фантастика' включает в себя не только литературу, но и театр, кинематограф, живопись, рекламу). У современной научной фантастики не больше сходства с далекими ее истоками, чем, например, у релятивистской космологии с ранней космогонией. И лишь поэзия — вечное сердце искусства объединяет мифы и сказки с 'электронным эпосом' двадцатого века.
У истоков будущего
Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы,
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины
По прихоти им вымышленных крил…
Уже в середине XVIII века в России появились оригинальные утопические произведения, живописующие процветающие страны с идеальным социальным строем. Конечно, первые русские утописты П. Ю. Львов и В. А. Левшин испытали влияние Кампанеллы, Мора и 'Новой Атлантиды' Френсиса Бэкона — первой научно-технической утопии. Но это же совершенно естественный процесс! Как мы уже видели, европейские литературы тоже развивались под влиянием пионеров утопического социализма.
И в русских, и в западноевропейских образцах социальной утопии было много путаного. В домарксистскую эпоху истинные движущие силы истории понимались либо слишком упрощенно, либо, напротив, фетишизировались. У того же Кампанеллы в коммунистическом, казалось бы, обществе сохраняются самые варварские обычаи его времени, а в идеальном обществе М. М. Щербатова ('Путешествие в царство Офирское') удивительно уживаются монархический деспотизм и прогрессивный экономический базис. Будь иначе, это сочинение вряд ли смогло увидеть свет в царской России.
Философская и научно-социальная фантастика гармонично сочетаются в незаконченном романе В. Ф. Одоевского '4338 год. Петербургские письма'. Это весьма заметная веха в истории мировой мысли. В романе Одоевского присутствуют многие черты, выделяющие научную фантастику в особый вид литературы. Ученые просвещенной России, ставшей к 4338 году центром мировой культуры, покорили воздушное пространство и стали управлять воздухом, изобрели синтетические искусства (см. соответствующие места в 'Туманности Андромеды' И. Ефремова и 'Магеллановом облаке' С. Лема), научились получать искусственную пищу из небелковых продуктов. Короче говоря, в романе есть все то, что делает произведение научно- фантастическим. Одоевский заглядывал из николаевской России в тысячелетия, не подозревая, что век спустя многое из того, о чем он мечтал, станет реальностью. Его последователь американский писатель Эдвард Беллами в нашумевшем романе 'Через сто лет' пытался просматривать всего на век вперед, но и его опередил научный прогресс лишь за какие-нибудь три десятилетия.
Не в том дело, что сбылось или не сбылось. Писатель — не пророк. Одоевский звал из царства казарм и палочной дисциплины в мир прогресса и социального равенства. Этим и ценен его незавершенный и во многом наивный роман. И еще одно. Вслед за Одоевским к утопическому жанру обратился Н. Г. Чернышевский, Речь идет о том самом Четвертом сне Веры Павловны ('Что делать?'), который так подробно изучается в наших школах.
Оригинальную утопию гротеска ('3448 год. Рукопись Мартына Задеки') создал в 1833 году А. Ф. Вельтман. Утопические картины 'мужицкого рая' присутствуют в произведениях Льва Толстого, Н. Н. Златовратского и других. Модели общинного социализма создают писатели-народники С. М. Степняк- Кравчинский, Г. И. Успенский, П. В. Засодимский.
В 1895 году инженер В. Чиколев публикует роман 'Электрический рассказ', герой которого знакомится в 'Институте экспериментального электричества' с электрифицированными фермами, электровозами, всякого рода автоматами. Это был почти в буквальном смысле слова взгляд в завтра. Потом это получило название фантастики 'ближнего прицела', в которой уже разработанные, но еще не вышедшие из стен лабораторий приборы и материалы сделались самоцелью, основным объектом повествования. Люди к таким приборам были искусственно пристегнуты, поскольку без людей не может быть и литературного произведения.
Другой инженер А. Родных в романе 'Самокатная подземная железная дорога' выдвинул любопытный проект дороги, по которой поезда движутся под воздействием земного тяготения. Профессор Ф. Бахметьев предвосхитил в романе 'Завещание миллиардера' создание больших исследовательских коллективов, инженер Н. Комаров (роман 'Холодный город') нарисовал широкие полотна борьбы человечества с климатической катастрофой и тоже отдал известную дань воображаемому транспорту будущего.
В 1892 году вышел в свет роман Н. Шелонского 'В мире будущего'. Шелонский писал о трансмутации металлов, о прозрачной броне, идеальных теплоизоляторах и т. д. — то есть обо всем том, что действительно пришло к людям через несколько десятилетий.
Это была добрая жюльверновская традиция. Она развивалась параллельно с 'чистой фантастикой', которая достигла в России исключительных высот. И если теперь имя того же автора 'Самокатной подземной железной дороги' мало кому что скажет, то образцы русской 'страшной повести' вошли в пантеон мировой литературы. Еще бы! Здесь и такой титан, как Гоголь ('Вий', 'Страшная месть' и др.), и такой тонкий мастер, как А. К. Толстой. А 'Звезда Соломона' и «Олеся» А. И. Куприна, разве это не шедевры? А «Крысолов» А. С. Грина? Эта повесть, кстати, обнаруживает влияние Гофмана в экспозиции и мрачно-гротескном колорите. Но есть в ней и нечто качественно иное — чистейший элемент научно-фантастического релятивизма, свойственный, допустим, Уэллсу. Герой Грина попадает в комнату, каждая минута в которой соответствует
