Пасхи 1836-го года и намеревался специальными оптическими эффектами во время «немой сцены» привести людей в состояние эйфории, вызвать уличные мятежи в столицах и тем самым испортить светлый праздник.
Далее автор статьи утверждал, что гоголевский «Нос» есть не что иное, как страшная пародия на Евангелие, замаскированная так тщательно, что ни один из цензоров не обратил внимание на кощунственные параллели.
Строчки прыгали перед глазами Веры Кирилловны, но она упорно читала дальше. Чичиков скупает мёртвые души потому, что он упырь, ему нужны мертвецы для зомбирования. Чичиков — автобиографический образ самого автора, который тоже скупал мертвецов.
— Просто бред какой-то, — прошептала учительница.
— Послушайте, — звонко рассмеялась Неллечка Буборц и снисходительно посмотрела на Веру Кирилловну, — всем давно известно, что вампиры существуют, они живут среди нас, они совершенно нормальные существа! И Гоголь был вампиром!
— И Мишка из параллельного класса хочет стать вампиром, — буркнул Коля Бублин. — Они с Вовкой уже пробовали кровь пить. Из пальца накапали и пили. Не очень вкусно, но зато прикольно. Мишка сказал, что хочет быть гениальным, как Гоголь. А гениальными только вампиры бывают, потому что они вместе с чужой кровью гениальные мысли получают от других людей и питаются ими.
Вера Кирилловна обвела класс беспомощным взглядом. Ей стало по-настоящему страшно, почти как тогда, совсем недавно, в школьном зале среди заложников во время теракта. Но тогда рядом были враги. Они ненавидели, угрожали. Тогда всё было понятно. А здесь дети! И они верят в этот бред! Уже поверили! Ей надо что-то делать? Но что?
Глава 15. Матёрый
И если бы десять лет ещё пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и всё воеводство.
Кто там значится следующий? — Вайскопф, сидя в ароматической пене, ещё раз заглянул в расстрельный список Колфера Фоста, лежащий на широком бортике ванны. Сразу за Н.Гоголем значился всемирно известный господин на букву «Д» — сильнейший противник. Раньше Вайскопф и мечтать не мог о таком крупном звере. Но теперь он был уверен в своих силах.
Вечером Вайскопф бросился в фирменный поезд и до раннего утра наслаждался стремительным перемещением в ночном пространстве. В Петербурге он взял такси до Литейной, ему нужен был один дом, унылый и серый, очень старый. Мрачная сырая подворотня понравилась Вайскопфу, особенно узкая каменная лестница с неожиданным углублением в стене, уютным, как раз подходящим по росту. Он вошёл в эту нишу, полностью погружаясь в тень, и только носки ботинок Вайскопфа, немного заляпанные грязью, должно быть, ещё московской, торчали наружу.
Вайскопф, размышляя, простоял довольно долго. Он думал о том, как по этим самым ступеням поднимался к себе, во второй этаж, ненавистный человек. Любопытно, взбегал ли торопливо, сутулясь и озираясь, или же поднимался решительным шагом, через ступеньку, стуча каблуками? Убийце страшно захотелось курить, он постоял ещё немного, потом вышел из ниши и поехал в гостиницу на Васильевский остров.
Он вбежал в роскошный вестибюль, взмыл на последний этаж. В номере лежал неразобранный чемодан. Вайскопф достал сверху пёстрый матерчатый сверток, внутри побрякивали суставы расчленённого кальяна. Прикручивая шланг, смотрел в окно на падшие созвездия полночных улиц. Замечателен Петербург! Как хорошо здесь убивать!
Гашиш был слабенький, мягкий. В гулкой голове Вайскопфа медленно прошёлся от уха до уха невидимый дирижёр, потом кашлянул, постучал палочкой по пюпитру. И вот еле слышная музыка занялась по краям сознания, властно охватывая чувства, перерастая в сплошную симфонию запахов, мыслей, предчувствий…
Вскоре Вайскопф уже видел, как будет убивать. Сбоку, совсем близко, подошёл к нему Тургенев, седой и кудрявый, в голубоватом фраке, и, нагнувшись, жарко зашептал на ухо, поминутно хихикая и дёргая за рукав. Вайскопф поневоле заслушался: Тургенев рассказывал складно, точно стихотворение в прозе, про какую-то девочку, про маленького Федю Достоевского…
Оркестр ещё гудел в голове Вайскопфа, когда тот, с трудом нащупав телефон в кармане гостиничного халата, набрал номер Александра Сахарского и прямо спросил, что нам известно про историю с девочкой. Сахарский заинтересовался жадно, но виду не подал — почти спокойным голосом сказал, что проверит.
Через полчаса он позвонил и радостно сообщил, что держит в руках подборку симптомов подавляемой нимфофилии в творчестве Достоевского.
— Это целая к-коллекция, Вы сы-слышите меня, Вайскопф? Он пишет об изнасилованных девочках чуть не в каждом романе! То есть, к-конечно, не в каждом, а только в одном романе, но в других ч-чер… черновиках тоже встречается эта тема, значит, можно и нужно это раскрутить на всю катушку. И знаете, я говорил с Уроцким… Уроцкий тоже хо-хо… хотел Вам позвонить, у него есть хо-хо… хорошая идея!
Уроцкий позвонил через полчаса и сладко замурлыкал:
— Лёня? Лёня, старичок, а у меня есть для тебя немного взрывчатки. Ага, под памятник Фёдору Михалычу. Ты же помнишь, моя Элли профессором Фрейдом увлекается… И знаешь, она подсказала мне классную вещь, которую можно раскрутить на всю катушку на всю страну. Оказывается, доктор Фрейд ещё при жизни высказал предположение, что Михалыч ненавидел своего отца. То есть чуть ли не смерти его желал!
— Ты хочешь сказать?.. Если он мечтал об этом, значит?..
— Значит, почти убил! — выкрикнул Уроцкий. — То есть мы можем сделать такое открытие. Прикинь, взрыв какой? Достоевский, оказывается, ещё в юности стал убийцей. Прикончил собственного папашу!
— Ё-моё. Это гениально. Мы скажем, что убийство отца в «Братьях Карамазовых» автобиографично! — зашептал Вайс-копф. — Что Достоевский маниакально вновь и вновь вспоминал то, как он убил отца! И на волне этой мании написал весь роман про Карамазовых! Идея бронебойная. Беру её в работу, старичок!
Легенда уже сама собой рисовалась в его воображении; фантазии, оживлённые и подкрашенные гашишем, толпились в ожидании выхода на ярко освещенную сцену сознания. Достоевский — серийный маньяк, каннибал. Начал в юности с того, что изнасиловал и прикончил пятилетнюю девочку, с которой они вместе играли в саду. Отец тогда прикрыл Федю-потрошителя, спас от суда. А молчаливый, нелюдимый Федя впоследствии «заказал» собственного отца лихим крестьянам, которые подкараулили старика в имении. Когда Федя вырос, он начал убивать детей регулярно: жарил и поедал их. Ах, как это модно, волнующе, дразняще! Вайскопф поспешно пристроился на подоконнике, пальцы его любовно сжимали отточенное стальное перо. Наполненное ядом острие тускло поблескивало в лунном свете. Вайскопф щурился в слепоту питерского вечера, он уже летел через время, как демон-убийца, он уже видел сутулую фигуру «объекта»: ненавистный лобастый человек работал у конторки в конце длинного коридора. Вайскопф двигался бесшумно, он почти плыл над полом, как призрак. Бородатый человек с огромным черепом вдруг, точно почувствовав что-то, обернулся, поднял светлые страшные глаза… Но нет, он не может увидеть Вайскопфа. Вайскопф недобро улыбнулся и неторопливо занёс острое перо, зажатое в ледяных пальцах. Осталось нанести удар. Перо как лезвие ножа…
На чистом листе бумаги он аккуратно, слегка надавливая, написал:
Людоедство Достоевского. Сценарий художественного фильма
Новый телесериал про Фёдора Михайловича делался студией Эрнеста Кунца на скорую руку. Декорации были скверны, в кадре то и дело попадались особняки с пластиковыми стеклопакетами, барышни щеголяли в модных причёсках начала XXI века, столичная знать говорила с одесским акцентом. Но всё это было неважно — созвездие мощных актёров, самые популярные бюсты и лица российского экрана
