Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения

Проводя последние часы, бесконечные, несказанные часы, с тобой, мой товарищ, — ни слезы́, ни слова, —
Молчаливая, последняя стража любви над телом солдата и сына,
И медленно склонялись к закату звезды, а с восхода вставали другие,
Последняя стража, храбрец мой (не смог тебя я спасти, мгновенно ты умер,
Так крепко тебя я любил, охранял твою жизнь, непременно мы встретимся снова);
Потом кончилась ночь, и на заре, когда стало светать,
Товарища бережно я завернул в его одеяло,
Заботливо подоткнул одеяло под голову и у ног
И, омытого лучом восходящего солнца, опустил его в наспех отрытую яму,
Отстояв последнюю стражу, без смены, всю ночь, на поле сраженья,
Стражу над телом друга (оно никогда не ответит на поцелуи),
Стражу над телом товарища, убитого рядом со мной, стражу, которой я никогда не забуду,
Не забуду, как солнце взошло, как я поднялся с холодной земли и одеялом плотно укрытое тело солдата
Схоронил там, где он пал.

Сомкнутым строем мы шли

Перевод М. Зенкевича.

Сомкнутым строем мы шли по неизвестной дороге,
Шли через лес густой, глохли шаги в темноте;
После тяжелых потерь мм отступали угрюмо;
В полночь мы подошли к освещенному тускло зданью
На открытом месте в лесу на перекрестке дорог;
То был лазарет, разместившийся в старой церкви.
Заглянув туда, я увидел то, чего нет на картинах, в поэмах:
Темные, мрачные тени в мерцанье свечей и ламп,
В пламени красном, в дыму смоляном огромного факела
Тела на полу вповалку и на церковных скамьях;
У ног моих — солдат, почти мальчик, истекает кровью (раненье в живот);
Кое-как я остановил кровотеченье (он побелел, словно лилия);
Перед тем как уйти, я снова окинул все взглядом;
Санитары, хирурги с ножами, запах крови, эфира,
Нагроможденье тел в разных позах, живые и мертвые;
Груды, о, груды кровавых тел — даже двор переполнен,
На земле, на досках, на носилках, иные в корчах предсмертных;
Чей-то стон или вопль, строгий докторский окрик;
Блеск стальных инструментов при вспышках факелов
(Я и сейчас вижу эти кровавые тела, вдыхаю этот запах);
Вдруг я услышал команду: «Стройся, ребята, стройся!»
Я простился с юношей — он открыл глаза, слегка улыбнулся,
И веки сомкнулись навек, — я ушел в темноту,
Шагая сквозь мрак, шагая в шеренге, шагая
По неизвестной дороге.

Лагерь на рассвете, седом и туманном

Перевод Б. Слуцкого.

Лагерь на рассвете, седом и туманном,
Когда, проснувшись так рано, я выхожу из своей палатки,
Когда бреду по утренней прохладе мимо лазаретной палатки,
Три тела я вижу, их вынесли на носилках и оставили без присмотра,
Каждое накрыто одеялом, широким коричневатым шерстяным одеялом,
Тяжелым и мрачным одеялом, закрывающим все сверху донизу.

Из любопытства я задерживаюсь и стою молча,
Потом осторожно отворачиваю одеяло с лица того, кто ближе;
Кто ты, суровый и мрачный старик, давно поседевший, с запавшими глазами?
Кто ты, мой милый товарищ?

Потом я иду ко второму — а кто ты, родимый сыночек?
Кто ты, милый мальчик, с детской пухлостью щек?

Потом — к третьему — лицо ни старика, ни ребенка, очень спокойное, словно из прекрасной желто-белой слоновой кости;
Юноша, думаю, что признал тебя, — думаю, что это лицо — лицо самого Христа,
Мертвый и богоподобный, брат всем и каждому, он снова лежит здесь.

Когда я скитался в Виргинских лесах

Перевод М. Зенкевича.

Когда я скитался в Виргинских лесах
Под музыку листьев, под ногами шуршавших (была уже осень),
Я заметил под деревом могилу солдата,
Он был ранен смертельно и похоронен при отступленье — я сразу все понял:
Полдневный привал, подъем! Надо спешить! И вот надпись
Нацарапана на дощечке, прибитой к стволу: