Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения

Многоголосый пересмешник, американский артист, поющий все утро, поющий в лунном свете ночи,
Колибри, лесная индюшка, енот и опо́ссум;
Кукурузное поле в Кентукки, высокая, с длинными листьями кукуруза, стройная, шелестящая на ветру, светло-зеленая, с усиками, с красивыми, одетыми в тугую одежду початками,
О, мое сердце! О, нежный, неукротимый зов, мне не заглушить его, я должен ехать;
О, быть виргинцем, быть там, где я вырос! Быть каролинцем!
О, неистовое влечение! Я возвращаюсь к старой Теннесси и больше не буду странствовать!

Бедность, страх, горечь уступок

Перевод И. Кашкина.

Бедность, страх, горечь уступок —
Враги, меня одолевшие в упорной борьбе.
(А что есть моя жизнь и жизнь всякого человека, как не борьба с врагом, постоянная, извечная?)
Вы, унижения, гасящие страсть и порывы,
Жгучая боль разочарования в друге (это самая тяжелая рана из всех!),
Тягостное косноязычие, мелкие сплетни,
Праздные разговоры за столом (и мой язык, самый праздный из всех!),
Невыполненные решения, мучительный гнев, подавленные зевки!
Рано вам торжествовать, еще проявится мое истинное Я,
Оно еще преодолеет и подчинит себе все,
Оно еще пойдет в решающую, победоносную атаку.

Мысли

Перевод И. Кашкина.

Об общественном мнении,
О рано или поздно неизбежном, спокойном утверждении права (таком беспристрастном, уверенном, обязательном!),
О президенте с побелевшим лицом, тайно вопрошающем самого себя: «А что скажет в конечном счете народ?»,
О циничных судьях, о продажных членах конгресса, губернаторах, мэрах — вот они стоят, растерянные, у позорного столба,
О мямлящих или вопящих попах (скоро, скоро все их покинут),
О том, что год от года убывает порядочность и авторитет чиновников, судей, амвонов и школ,
О том, что растет, крепнет, ширится понимание и собственное достоинство у мужчин и женщин,
Об истинном Новом Свете — о лучезарных Демократиях повсюду, —
Их политика, армия, флот на службе народа, —
О сияющем солнце для всех, что они нам дадут, об их внутреннем свете, который превыше всего остального,
О том, что все для них, все через них и все возникает от них.

Испания, 1873–1874[184]

Перевод К. Чуковского.

Из мрака гнетущих туч,
Из-под феодальных обломков, из-под груды королевских скелетов,
Из-под старого европейского хлама, когда рухнул шутовской балаган,
Из-под развалин дворцов, и церквей, и церковных гробниц —
Вот оно глянуло вдруг, свежее, светлое лицо Свободы, знакомое бессмертное лицо.
(Колумбия, как будто матери твоей лицо мелькнуло,
Как будто меч перед тобой сверкнул, —
И нас с тобой это сверкание сроднило!)

Тебя мы не забыли, родная!
Что же ты медлишь? Или ты ждешь, чтобы тучи заволокли тебя вновь?
Но вот явилась же ты перед нами, — мы увидали тебя,
Теперь уже нам нельзя сомневаться, мы уже знаем тебя —
Ты там, как и всюду, ждешь, чтобы пришло твое время.

На берегах широкого Потомака

Перевод И. Кашкина.

На берегах широкого Потомака[185] снова старые голоса.
(Все бормочешь, все волнуешься, неужели ты не можешь прекратить свою болтовню?)
И старое сердце снова ликует, и снова всем существом ждешь возвращенья весны,
Снова в воздухе свежесть и аромат, снова в летнем небе Виргинии ясное серебро и синева,
Снова утром багрец на дальних холмах,
Снова неистребимая зеленеет трава, мягка и бесшумна,
Снова цветут кроваво-красные розы.