То мертвый Фулджер. Он врагом На берегу убит чужом. Его одежда не одно Хранит кровавое пятно, — Так много ран нанесено Стальным копьем. Отец несчастный! Наповал Сражает горя грозный шквал, И рвется сердце на куски… Он замер, стиснув кулаки, — Как будто разум от тоски Вдруг потерял. Как может быть убитым тот, Кто рвался вверх, летел вперед, Чьи руки сильные могли б Схватить и молнии изгиб? Ведь если храбрый так погиб, Что ж трусов ждет? К чему теперь весь мир земной? Свое лицо, о солнце, скрой! Ты завтра утром не взойдешь. Он был горяч, он был хорош, Он на тебя был так похож, Как сын родной. Мать безутешна. Плач и стон. Как дух ее опустошен! На сердце горе, как свинец… Погибло все, всему конец! Ее отчаяньем дворец Весь потрясен. Какой изнеможенный вид! Взор потускневший не горит. Темнеют впавшие виски… И рвет от боли и тоски Свою одежду на куски, В слезах твердит: «О, я несчастная! Кого ж Теперь мне ждать все ночи сплошь, Не засыпая, чтобы в срок Услышать топот конских ног? Ведь никогда на мой порог Ты не взойдешь! Но нет, тебя я не отдам, — В могиле места хватит нам, Ты оставлять теперь не смей Отца и матери своей, — Возьми и нас туда скорей, Где скрылся сам!» Но силы нет, — не может мать Над сыном вьюгой прорыдать. Вот опускают сына в гроб… Не плач здесь нужен, а потоп! Где взять ей пламя, что зажгло б Его опять? А ты, что вечно рвался в бой, Нашел безвременный покой. Тебе не слышен трубный звон И шелест дружеских знамен, Непобедимый побежден Могильной тьмой. Быть может, пенье панихид Тебя утешит, облегчит? В путь не пойдешь без калача. В ладони — грош взамен меча, В другой — унылая свеча… А где же щит? Ты озаришь себе свечой Тропинки в вечности пустой. Тебе за гробом нужен грош — Ты реку с ним переплывешь. Проголодаешься, — так что ж? Калач с тобой. Оружье, нужное в бою,
