Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. По

1870

ЭПИГОНЫ Перевод Г. Вейнберга и Н. Энтлиса

В золотые дни румынских дорогих душе творений
Погружаюсь я, как в море безмятежных сновидений.
И вокруг меня как будто бродит нежная весна;
Словно яркой звездной ночи зачарован я картиной:
Днем — сияющим в три солнца, рощей — с трелью соловьиной,
С родником глубоких мыслей, с песнью, вольной, как волна.

Вижу тех, кто мед сотовый превращал в слова и звуки;
Цикиндял[18] велеречивый, Мумуляну[19] — голос муки,
Прале[20] — странная натура, тихий грустный Даниил[21],
Вэкэреску[22], певший юность и огонь любви весенней,
Кантемир[23] — защитник страстный разума и просвещенья,
Бельдиман[24], кто о сраженьях зычным голосом трубил.

Лира нежная — Сихляну[25], Донич[26] с мудрыми строками,
Кто за длинными ушами, за ветвистыми рогами
Прятал истину, животных смелой мыслью наделив.
Где же вол его разумный, где же дипломат-лисица?
Все ушли в тот край, откуда им назад не возвратиться,
С ними Панн[27], Пепели крестник, как пословица, сметлив.

Элиад[28], что из пророчеств, дивных снов, седых сказаний,
Древних вымыслов библейских свил клубок своих созданий,
Где из мифов смотрит правда, сфинкс глубокий смысл таит.
Он — утес средь гроз и бури, каждый миг готовый к схватке:
И теперь пред взором мира неразгаданной загадкой,
Тучам ересей не сдавшись, величаво он стоит.

Боллиак[29] писал, как жили в угнетенье крепостные,
Кырлова[30] сзывал отважных под штандарты боевые.
А теперь он привиденья кличет из веков глубин.
И, как Байрон, перенесший ветры странствий и страданий,
Задувал Александреску[31] пламя вечных упований,
Посчитав, что вечность — то же, что печальный год один.

Точно лебедь, умирает дева бледная на ложе,
Та, кто юному поэту всех милей и всех дороже;
Дни весны так были кратки, нынче смерть — ее удел.
Смотрит юноша на деву, горьких слез потоки льются,
А в душе, печали полной, звуки лиры раздаются:
Так свою Болинтиняну[32] песню первую пропел.

Грозный голос Мурешану[33], как булат, крушит оковы,
Руки, тверже, чем железо, струны разорвать готовы,
Воскресить он может камень, как мифический поэт.
Знает он про гор печали, елям судьбы прорицает
И в нужде богаче многих, точно светоч, угасает,
Времени пророк бесценный, жрец, воспевший наш расцвет.

А Негруцци[34] пыль стирает с летописей пожелтевших,
Где мирянина рукою на страницах отсыревших
Древних княжеских династий перечислены дела,
В краску дней давно минувших он перо макает смело,
Потускневшие полотна оживляя им умело —
В них князьям — тиранам хитрым — лишь презренье и хула.

И поэзии властитель, вечно юный и счастливый,
Что на листике играет, на свирели шаловливой,
Что смешит веселой басней — радостный Александри.
Нанизав на белокурый луч звезды блестящий жемчуг.
То он слушает сказанья, что ему столетья шепчут,
То сквозь слезы засмеется, посвящая песнь Дридри.

Или думает о деве, белокрылой, полной ласки,
У нее глаза, как будто две таинственные сказки,
На устах цветет улыбка, голос — пенья птиц нежней.
Как царицу, к золотому он ее подводит трону,