Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. По

И быть может, он на горе тем изнеженным языкам,
И жрецам их развращенным, и преступным их владыкам
Прочитал превратно солнца и созвездий письмена;
И пески тогда взметнулись и, засыпав это племя,
Погребли его навеки, истребили даже семя,
И в гигантскую гробницу превратилась та страна.

И коней своих летучих только ветер гонит ныне,
И питают воды Нила лишь глухой песок пустыни,
Не шумит хлебами нива, не горит плодами сад.
Где блистали Фивы, Мемфис, ныне там одни руины,
И кочуют по пространствам раскаленным бедуины,
И, сжигаемые солнцем, в пустоту их дни летят.

Да во тьме белея смутно и тревожа Нил безмолвный,
Ярко-розовый фламинго входит в сумрачные волны,
И все та же над Египтом по ночам плывет луна,
И душа давно забытым и давно минувшим дышит,
Настоящее так ясно голос дней прошедших слышит,
И о будущем пророчит пробужденная волна.

И встает, мерцая, Мемфис в серебристом лунном свете,
Как мечта пустыни древней, как мираж былых столетий,
И, дивясь ему, заводит сказку дикий бедуин,
Перевитую цветами, сказку в золотом уборе,
Быль о городе великом, затонувшем древле в море,—
И все явственнее слышен гул, растущий из глубин.

То несется колокольный перезвон со дна морского,
И сады в глубинах Нила и цветут и зреют снова,
Ибо там, на дне, доныне жив исчезнувший народ.
И спешат, проснувшись, люди в старый город свой ночами,
И опять оживший Мемфис загорается огнями,
И пирует до рассвета, и шумит он, и поет.

1872

РАЗМЫШЛЕНИЯ БЕДНОГО ДИОНИСА Перевод А. Штейнберга

— Эх, графин ты мой пузатый, ты уже давно пустенек
И годишься лишь в шандалы, для трескучей свечки сальной!
Вдохновись-ка, бард, распойся в этой нищете печальной!
Месяц, как вина я не пил, вечность, как не видел денег.

Королевство за окурок! Свод небес волшебным дымом
Заволок бы я, да нечем… Свищет вихрь в оконной раме,
Голосят коты на крыше, в, синея гребешками,
Индюки внизу шагают в размышленье нелюдимом.

Ну и холод! Пар клубами изо рта. Мороз по коже!
Шапку на уши напялил, пробую локтями стужу.
Как цыган, одетый в бредень, сквозь дыру сует наружу
Палец, чтоб узнать погоду, локти выпростал я тоже.

Быть бы мышью мне — у этой шубка есть, по крайней мере!
Грыз бы досыта я книги и не мерз в норе сегодня.
Мне б жена моя казалась благостной, как мать господня,
Я б дворец сыскал в подполье и превкусный кус в Гомере.

На стенах, покрытых пылью, оплетенных паутиной,
В потолочных балках вижу рать несметную клоповью.
Каково-то им питаться постною моею кровью,
Жить в соломенной подстилке?.. Глянь, процессией аршинной

Вышли, будто на прогулку. Вот ползет смиренно слева
Древняя ханжа-клопиха… Вот проворный франт клопиный…
Он умеет ли французить?.. Вот, с мечтательною миной,
Отдалясь от низкой черни, — романтическая дева…

Вдруг мне на руку свалился черный клоп… «Постой, ни шагу|
Я сейчас тебя поймаю мокрым пальцем!..» Нет, не надо…
Если б к женщине попал он, испытал бы муки ада,
Ну, а мне какое дело? Что терзать его, беднягу!

Кот мурлычет на лежанке… «Подойди сюда, котище!
Покалякаем с тобою, мой товарищ по мытарствам.
Я б, ей-ей, тебя назначил управлять кошачьим царством,
Чтоб ты всласть изведал радость барской жизни, тонкой пищи».

Он о чем теперь мечтает, этот дремлющий лукавец?
Может быть, пушистой дамой очарован, обожаем,