Вон сидит ученый старец — продрался в локтях халат, — Пишет формулы, сверяет и труду ночному рад. Но спасти его от стужи впору ль старому халату? В воротник он шею прячет, в уши вкладывает вату. Так старик и существует, жалкий, худенький, согбенный, Но в одном его мизинце — бесконечность всей вселенной. У него в мозгу разгадка прошлых и грядущих лет. Вечность темная, ночная у него найдет ответ. Как державший небо Атлас в мифотворческом былом, Держит он весь мир и вечность, подпирая их числом. Между тем как трепет лунный заливает груду книг, Строй веков, по воле мысли, заключен в единый миг. Он — в преддверье мирозданья… Ни существ, ни существа, Неоформленная сущность и безвольна и мертва… Мирозданье было скрыто, но без тайны сокровенной… Мир дремал, собой проникнут мыслью непроникновенной. Что же было? Пропасть? Бездна? Иль пучина мрачных вод? Даже разум не рождался, — кто ж воспримет и поймет? Простиралось море мрака беспросветно и глубоко, Чтоб увидеть мир явлений, не существовало ока. Пребывал без очертаний этот мир несотворенный, Властвовал покой извечный, сам с собою примиренный. Миг — и двигается точка… Свет. Во сне предмировом Хаос в мать он превращает, сам становится отцом. Свет в предмировом пространстве, хрупче капли влаги пенной, Воцарился полновластно над родившейся вселенной. И от света тьма ночная с той поры отделена, Восходить над миром стали звезды, солнце и луна. И досель миры приходят, затерявшиеся в сферах, К нам из хаоса глухого, из его юдолей серых. Их рождает бесконечность — и роятся светлой новью, Приобщаемые к жизни бесконечною любовью. В безграничном этом мире, мира маленького дети, Муравейники мы строим на ничтожнейшей планете. Все — король, солдат, ученый, — всем убогим нашим скопой Мы себя считаем чудом, а видны — под микроскопом! Мы — что мухи-однодневки, мир наш меряется футом, Так и кружимся без цели, жалкий счет ведя минутам, Позабыв, что на мгновенье мир наш к вечности подвешен, Что за нами и пред нами он ничтожен и кромешен, Так пылинки пляшут в царстве одинокого луча И с лучом исчезнут вместе, рой лазурный помрача. Так же в вечности бездонной, в нескончаемой ночи Мы живем, пока сияют мимолетные лучи… Гаснет луч — и все исчезло, тень вбирает темнота. Мир химеры… О нирване затаенная мечта… В наши времена мыслитель смелых дум не остановит, Мысль за тысячу столетий неизведанное ловит… Вечер мира… Наше солнце стало скорбно и багряно И скрывается за тучей, как зияющая рана. В мятеже своем несется за планетою планета, Леденея, сбросив узы солнца ветхого и света. Время в вечность протянуло коченеющее тело, Нет событий, если бездна мировая опустела. Крыша мира почернела и уныла, как погост, Словно листья при ненастье, облетают сонмы звезд, Рухнул мир, не стало жизни, хаос вновь молчит ночной, Вновь с собою примеренный воцаряется покой. ………………………………………………………… От толпы непросвещенной, от глухих ее основ, До ступени высочайшей, до увенчанных голов, Всех загадки бренной жизни занимают ежечасно, — Неизвестно, чья на свете доля более несчастна… Все — во всех, но между всеми он — один, она — одна. Тот взнесен, кому желанна и доступна вышина. А удел других, смиренных, жить в неведомой тени, — Незамеченною пеной потеряются они. Что судьбе слепой их думы, их заветные стремленья? Волны мчит она по жизни, словно ветра дуновенье. Литераторам на зависть он повсюду на примете. Но ученому седому что дадут восторги эти? Вы ответите — бессмертье? Правда, слита целиком Жизнь его с одной идеей, словно дерево с плющом. «Как умру, — ученый мыслит, — будут именем моим Поколения гордиться, понесут его другим. В чьем-нибудь мозгу, я знаю, свой заслуженный приют Мной написанные книги вместе с именем найдут». Жалкий! Разве ты запомнил — память слишком не богата! — Все, что слышал, или видел, или высказал когда-то? О, как мало! Клок бумаги иль обломок изваянья, Тень неявственная мысли — вот твои воспоминанья! Если ты не мог запомнить даже собственный свой путь, — Изучать его в грядущем разве станет кто-нибудь? Может быть, через столетье лишь педант зеленоглазый, Книжный хлам перебирая, увлечен изящной фразой, Твой язык применит тонкий для своих дурных стихов, Пыль твоей забытой книги важно сдует он с очков И тебя таким петитом, что читался б только с лупой, Упомянет в примечанье под своей страницей глупой. Целый мир построй, мечтатель, а потом его свали, — Все засыплется лопатой в яму сброшенной земли.
