В академию Венеры поступают неустанноЛишь безусые мальчишки, все моложе с каждым годом…Школа страсти! Время рухнуть обветшалым этим сводам!Помнишь, друг мой, нашу юность? Мы учились, мы мечтали,Слушая ученых старцев, что наряд времен латали,Трупики мгновений древних все искали меж томамиИ премудрости старинной любовались черепками.Изучивши все на свете, лепетали horum-horum,Nervum rerum gerendarum[48]. И латынью гонорарыЗарабатывали честно. Вместе с тем и — уваженье.Управляли рычагами нашего воображенья,Чтоб укачивать, как в люльке, богомольно, чинно, сонноТо всю землю, то отдельно каждый трупик фараона…Вспоминаю астронома… Стражник темного покоя,Отвечая на вопросы: «Бесконечность — что такое?» —Он совал нам в руки космос… Если было нам неясно,То планетные системы он вытаскивал бесстрастноИз хаоса, как из шкафа, и нанизывал на нити,Словно бусы ожерелья, бесконечные открытья.И вселенная казалась ветхой мельницей ручною,В голове у нас хрустящей. И, ликуя, мы с тобоюВосклицанье Галилея повторяли: «А ведь все жеВертится она, планета!» Так и жили, знанья множа.Оглушенные латынью, схоластическою пыльюИ космическим туманом, грезы путали мы с быльюИ профессора-беднягу принимали в нашей школеЗа одну из древних мумий, полусглоданную молью.Слушая его, Рамзеса, видя своды в паутинеИ осевшие колонны, об очах мечтали синих,На полях унылых лекций нежные писали строки,Посвященные Клотильде некоей розовощекой.И в сознании мешались день грядущий, день вчерашний,И какое-нибудь Солнце, и Рамзес, и скот домашний.И в тиши скрипели перья… В том своя имелась прелесть…Грезилось льняное поле и пшеницы вольный шелест,Голова склонялась к парте, взор наш с вечностью сливался…И звонок тут раздавался. Знали мы — Рамзес скончался!Друг! В то время наши грезы были явью величайшей,И, напротив, явь казалась невозможностью дичайшей!Лишь теперь мы убедились, как бесплоден и опасенЭтот путь! Лишь чистый сердцем по нему идти согласен.Ведь мечты грозят бедою всем, кто в буднях этих живы!Ведь, попав во власть иллюзий, вы погибли и смешны вы!И поэтому не стоит, дорогой мой, дознаваться,Почему от дел текущих не хочу я оторваться,Почему в бумажной куче спят, хирея и стареяРезвый дактиль, ямб могучий и певучие хореи.Опасаюсь — если буду продолжать грешить стихами,Каждый современный евнух удостоит похвалами.Мне смешно их порицанье, но, без всякого сомненья,Похвалу их заслуживши, я умру от отвращенья!
Положив кулак под щеку, на земле сухой и дикойСпал султан, любимец бога, кочевых племен владыка.И во сне он вдруг увидел, как с небес луна скатиласьИ у ног его мгновенно в чудо-деву обратилась.А за ней в безбрежной сини, ослепительно блистая,Полоса лучей тянулась, как дорожка золотая.И, роняя капли света, словно брызги дождевые,От восхода до заката встали радуги ночные.И в немом просторе неба, где-то в звездном хороводе,Раздавался еле слышный звон пленительных мелодий.Очарован юной девой, лес качался еле-еле,Воды тихо улыбались, ветры в поле присмирели.Вот она садится рядом, протянув султану руки,И в ее покорном взоре отраженье тайной муки.— О, приди в мои объятья, мне от века нареченный!Утоли своей любовью скорбь души моей смущенной.В сокровенной книге неба предначертано судьбою:Будешь ты моим владыкой, я — твоею госпожою. —Он встает навстречу деве, но… растаяло виденье,Вот он видит, изумленный, новый сон: в одно мгновеньеДуб огромный вырастает из груди его могучей,Он растет все выше, шире, небосклон затмив, как туча,Крылья веток расправляя, словно сказочная птица,И на лик земли утихшей тень гигантская ложится.И султан глядит и видит: мир от края и до края —Воды Тигра и Евфрата, воды синего Дуная,Цепи Атласа седого и в песках гробницы Нила —Все своей рукою черной тень державная закрыла.Корабли в открытом море и хлеба на тучных нивах,Многоводных рек изгибы, шпили башен горделивых,Гавани, поля, селенья с их движеньем неуемным —Все его открылось взору, будто на ковре огромном.Видит страны и народы, что, свою оплакав славу,Собрались под черной тенью в небывалую державу.
