лопасти пальмовых листьев касались её лица, однако она их даже не отводила.
Женщина ступала плавно, бесшумно, словно перетекая. Посторонний глаз сразу бы уловил сходство с манерами Нэисс, но движения сидхи показались бы рваными, резкими и грубыми по сравнению с этим плавным, неразрывным шагом.
На бледном, бескровном лице жили только чудесные изумрудные глаза, большие, чуть миндалевидные, с приподнятыми внешними уголками. Про куда меньшие очи обычно говорят – «на пол-лица», и в данном случае это оказалось бы очень близко к истине.
И, в отличие от сидхи Нэисс, – зрачки в этих глазах были обычными, круглыми.
Время от времени бредущей попадались прохожие – неспешно прогуливающиеся, негромко беседующие в портиках под плеск фонтанов и неумолчный птичий пересвист, кто-то вежливо кланялся женщине – она ничего не замечала.
Так она добрела до порта. Небольшого, чистого и аккуратного, где не воняло тухлятиной, не чадили жаровни в сомнительных притонах, а у тщательно выметенных пирсов покачивалось несколько кораблей под тёмно-изумрудными парусами – флот Смарагда; чуть в отдалении, у «купеческой» пристани, застыла большая пятиярусная галера. По сходням торопливо сновали грузчики, сгибаясь под тяжестью туго перевязанных тюков. У сходен со свирепым выражением застыла пара охранников-дхуссов. Без оружия, чужие мечи не допускались даже на пристани Смарагда.
Женщина со странным выражением в глазах брела и брела вперёд, словно в полусне.
Порыв ветра сдёрнул капюшон с её головы, рассыпал роскошную гриву снежно-белых волос, распустившихся вокруг лица, словно дивный ореол. Оба шипастых дхусса вытаращили глаза.
Из-за груды тюков одним стремительным движением появился воин в короткой травяного цвета тунике и гибкой кольчуге поверх. Коротко обрезанные густые волосы не скрывали острых ушей, обычных для расы сидхов и аэлвов.
– Отвернуться! – коротко пролаял он, проделав выразительную мельницу двумя короткими саблями. – Dorma[1] з’Элма, высокородной ноори не подобает…
Женщина, названная стражником з’Элмой, в упор взглянула на воина. Казалось, причал средь бела дня, под ярким солнцем, озарила слепящая изумрудно-зелёная вспышка. Страж ошарашенно попятился, прикрываясь рукой и бормоча извинения.
Омми з’Элма размеренным и точным движением собрала волосы, убирая их под капюшон – словно кто- то залил водой пылающий белым костёр. И пошла дальше, мимо отсалютовавших ей дхуссов.
На корабле громко и требовательно заплакал ребёнок. Лицо знатной ноори стало ещё белее, из него ушла вся жизнь – ледяная маска, не тающая даже под ласковым южным солнцем.
Оба охранника дхусса непроизвольно скривились. Словно в детском крике было нечто позорящее их честь.
– Я не знала, что купцы теперь возят к нам на Смарагд рожениц, – медленно выговорила з’Элма со странным выражением.
– Никак нет, dorma, – по-уставному отозвался один из стражников, верно, старший по званию. – Не возят. Это…
– А ну-ка замолки, Герр! – рявкнули с палубы. Таким голосом, наверное, хорошо было отдавать приказы в самой гуще сражения. Над фальшбортом появилась голова ещё одного дхусса или, вернее сказать, дхуссы.
– Капитан, – оба стражника вытянулись в струнку, вскинув мечи «на караул».
– Разболтались тут, – прошипела дхусса. Уже не первой молодости, видавшая виды – часть шипов затупилась, несколько – срублены в стычках. Даже на стоянке в тёплом краю воительница не рассталась с кожаной бронёй. Перевязь с двумя мечами, вдоль бедра висела небольшая метательная секира.
А на руках дхусса держала отчаянно вопящий свёрток.
– Тьфу на тебя! – гаркнула разъярённая воительница. – Да заткнись же ты! Ох, позор мой, поношение…
Лицо ноори мгновенно ожило. Глаза словно бы вцепились в дхуссу.
– Храбрейшая, это… твоё дитя?
Видно было, что дхуссе, судя по всему, капитану нанятого корабельщиками отряда наёмников для защиты от шалящих в водах Луала пиратов, донельзя не хотелось отвечать. Однако ноори пристально взглянула ей в глаза, губы з’Элмы чуть заметно шевельнулись – и воительница ответила. Неохотно, отворачиваясь, но всё-таки не в силах ни повернуться и уйти, ни даже отмолчаться.
– Моё, высокородная ноори.
– Но разве у дхуссов нет запрета на деторождение, пока они на войне? – з’Элма демонстрировала завидные познания в нравах и обычаях дхуссов. Вот только почему её губы произносили не только те слова, что становились слышны, а глаза как-то по-особенному сверкали, словно в глубине их мерцали фонарики?..
– Высокородная ноори права, – опять же нехотя, словно через силу, ответила дхусса.
– Разве это не позор для обагряющей клинок вражьей кровью – носить и кормить? Разве нет в этом урона воинской чести, выше которой нет ничего у истинного дхусса? – Голос з’Элмы всё больше походил на завораживающую мелодию. Оба стражника, похоже, просто перестали что-либо замечать вокруг себя.
– Это позор… – эхом откликнулась дхусса. Взгляд у неё сделался остановившимся, она словно смотрела внутрь себя.
– И разве не позор сильномогучей дхуссе, с одного взмаха сносящей головы врагам, родить от человека слабого, неискусного в бою, славного только… только… – глаза ноори сощурились. – Славного одними лишь песнопениями? Вспомни, как это было, доблестная дхусса, капитан клана Морры, вспомни битву… на Опаловом берегу, вспомни лихое вольное войско, потрошившее богатые и трусливые купеческие города… толстобрюхих негоциантов, в страхе целовавших твои пыльные ступни, униженно вымаливавших жизнь… вспомни того певца, что вышел в вашим кострам… он пел, а вы бросали ему кости из походных котлов и смеялись… он унижался ради еды… он недостоин покрыть собой мать воинов… вспомни свою слабость, когда он спел «Одиннадцать дхуссов у башни…», потому что никто никогда не пел так о храбрецах, до конца оставшихся верными долгу и растерзанных големами Навсиная…
Омми читала в памяти воительницы, как в открытой книге, пустив в ход лишь малую часть своего искусства.
Дхусса с ребёнком на руках слушала ноори как зачарованная. Собственно говоря, её уже зачаровали.
– Да… И он пел… так пел… и был весёлый… мы не такие, мы любим сражаться… – выдавила воительница. – И я пошла с ним… какой позор… вечный… несмываемый… Весь отряд смеялся надо мной втихомолку, когда у меня стало расти пузо… Я, воительница Эррида, даю жизнь жалкому ублюдку! Какое бесчестье!.. Они смеялись, но потом перестали, после того как я убила двоих весельчаков…
– Всё можно исправить, доблестная Эррида, – вкрадчиво проговорила ноори, делая сложные пассы. – Никто ничего не вспомнит. Никогда и ни за что. Этого словно бы не было.
– Как?.. Как?.. – Дхусса стонала, словно в агонии.
– Отдай мне дитя, – завораживающе низко проговорила, нет, просто пророкотала з’Элма. – Отдай мне его, и никто никогда не упрекнёт тебя, даже ты сама. Отдай его мне!
Дхусса покачивалась, словно пьяная.
– Отдать. Отдать… Как отдать? – вдруг вскинулась она. – Это моя кровь!
– Гнилая, порченая кровь. – У нежной и тонкой ноори вырвался рык, достойный дикой пантеры. – Кровь, смешанная с человеческой. Зачем она тебе? Упивайся сражениями! Руби головы! Штурмуй, жги, круши, убивай! Не для этого разве сотворили тебя Семь Зверей?
Дхусса пошатнулась под напором чужого чародейства. Глаза её совершенно обессмыслились, словно умалишенная, она шагнула вперёд, на неловких и негнущихся руках протягивая з’Элме умолкнувшего ребёнка.
Ноори вцепилась в свёрток мёртвой хваткой.
– Ты не пожалеешь, – прошептала з’Элма. – Семь Зверей, Спящих, но Видящих! Примите мою клятву и мою просьбу! Пусть ничего не помнит это бедное создание, дхусса Эррида! Пусть ей всегда сопутствует удача! Пусть, пока не оборвётся её нить и не настанет её закат, она не знает печали! Пусть она никогда,
