Маринетта только вздохнула. Андре Ведрин согласился с Тептеном
— Еще бы! Мы конфисковали у них три охотничьих ружья и множество патронов к ним.
— Да ну? Вот это молодцы! Представляю себе их рожи.
Тентен развеселился. Он хлопал себя по бедрам, словно сам принимал участие в операции, и энергично жестикулировал.
Кухня наполнилась приятным ароматом кофе. Каждый положил себе сахар, и разговор продолжался.
— Кто-кто, а эти блюдолизы наверняка и не подозревали, что у них кое-что конфискуют.
— Это будет для них уроком.
— Еще бы! У палки-то два конца.
Маринетта не любила вмешиваться в их дела. Хотя она и понимала, что бороться надо и даже необходимо, но некоторые действия Сопротивления она порицала. Они ранили ее религиоз ную душу и противоречили ее моральным принципам. Безграничная доброта у нее часто переходила в христианское всепрощение.
Тентен и Андре Ведрин никогда и ни в чем не таились от нее, зная, что она умеет молчать.
«У этого святого создания, — любил повторять Тентен, — душа мученицы. Она скорее даст разрубить себя на кусочки, чем выдаст, но еще и палача своего простит. Если бы все святые были хоть немного похожи на нее, я первый бы двинулся в крестовый поход верхом на муле. Слово чести!»
Андре допил кофе, полакомился остатками сахара на дне чашки и закурил сигарету, думая о том, что настали трудные времена даже с табаком, а этого еще никогда не было. Он глубоко затянулся, чтобы подольше задержать в легких дым. Теперь и дым слишком дорого стоит.
— Думаешь, они пойдут жаловаться в полицию? — неожиданно спросил Тентен.
— Кто? — не понял Андре.
— Владельцы «Папируса», кто же еще!
— А! Не знаю. Признаться, меня это мало волнует.
— Да неужели?
Тентен сощурил глаза и хитро улыбнулся. Если не замечать его бычьей шеи и мускулистого тела, могло показаться, что это сидит какой-то смешливый мальчик, который собирается выкинуть веселую штучку.
Андре внимательно посмотрел на него. «Что еще придумал этот чертов шутник?»
Наконец Тентен решился:
— А скажи-ка мне. Деде, был ли согласен Мато, чтобы в операции «Папирус»…
Андре понял, куда клонит старик, и почти грубо перебил его:
— Тоже сказал! Ты, по-моему, не хуже меня знаешь, что я имел право принимать в ней участие.
Тентен сам был не рад, что затронул этот больной вопрос и позволил себе шутить по этому поводу. Он попытался перевести разговор на другое:
— А ты сказал им, чтобы сразу же после операции они покрасили машину?
Андре выжидал: помочь ли Тентену выпутаться из неловкого положения, в которое он сам себя поставил? Или продолжать разыгрывать обиженного?
Тентен смотрел на него, не сводя глаз: так старый, опытный медведь смотрит на своего непослушного детеныша. Растроганный Андре молча стиснул широкую лапищу своего друга. Чтобы успокоить Маринетту, которая присутствовала при этой сцене, ответил, скрывая волнение:
— Машину? Она уже принадлежит наверняка новому хозяину — винодельцу или бакалейщику. На Макса вполне можно положиться. Он парень не промах.
Тентен согласился.
— А куда ты думаешь спрятать Кола?
— В Сен-Жаке, в развалюхе тетушки Пншено. Там у нее овцы. Через неделю или две переправим к маки.
— Ты уверен в нем?
— Да, но кое-что предпринял. Завтра утром, когда мы будем забирать его с собой, парни тайком будут наблюдать и в случае чего немедленно вмешаются. Я все предусмотрел, даже машина есть. А домик, где они будут жить, мы несколько дней не будем выпускать из виду. Обо всем я позабочусь сегодня же…
Наступило молчание. Маринетта принялась убирать посуду. Андре закурил сигарету и задумчиво проговорил:
— Кола рассказал мне об одном парне по фамилии Бурдийа. Он умер под пытками гестаповцев. Они обвиняли его в убийстве офицера, того, возле комендатуры… Кола уверял меня, что он не был к этому причастен. Я тоже так думаю.
Андре вдруг вскипел:
— Боже мой! Хотел бы я знать, кто это так развлекается, уничтожая одного за другим офицеров немецкого гарнизона!
— Во всяком случае. Кола к этому отношения не имеет, — сказал Тентен. — Оставь это, не забивай себе голову глупостями. Подумаешь, тремя негодяями стало меньше…
— И на пятнадцать заложников больше.
— Ничего не попишешь. Не разбив яиц, не приготовишь яичницу. Удивительно, почему они не устроили облаву на бульваре Шарко, как после покушения перед комендатурой?
— Ничего удивительного. Того боша, говорят, укокошили накануне. У них не было ни одного шанса найти виновного, вот и довольствовались пятнадцатью заложниками.
Телефонный звонок прервал их разговор.
XXI
Немцы прекратили обыск. Человек десять из полевой жандармерии, взвод солдат вермахта и несколько агентов гестапо остались в магазине и на улице перед выходами. На всякий случай. В огромном помещении, где несколько минут назад звучали грубые солдатские голоса, стояла мертвая тишина. Люди переговаривались шепотом, словно в соборе; они еще не успели опомниться и выходили из магазина угнетенные и настороженные.
Продавщицы остались на своих местах, ожидая, когда посетители покинут магазин. На сегодня торговля окончилась, можно идти домой. Ни сил, ни желания работать не осталось — страх вытеснил их.
Страшная напряженность сменилась усталостью. Что делать дальше? Не было произнесено ни единого слова, но Мари-Те и Жюль Грак прекрасно понимали друг друга. Отойти от шкафа они не решались. Но и остаться здесь — значит обратить на себя внимание. Не бросить же русского в его ненадежном тайнике — чуть ли не на виду у всех. Даже их молчание говорило о том, что такой вариант абсолютно исключался. Но как незаметно выпустить его? Что делать? Боже, что делать?
Мысль работала лихорадочно, но все, что приходило в голову, казалось невыполнимым. В лучшем случае им удастся на час — два оттянуть арест русского. И все-таки выход должен быть!
Нервы были напряжены до предела, придумать что-либо реальное не удавалось. Они находились на той грани отчаяния, когда легко утрачивается осторожность и совершаются самые непоправимые ошибки.
Ожидание становилось невыносимым и опасным. Целая вечность прошла с тех пор, как они переступили порог этой огромной стеклянной западни. Жюль коснулся руки Мари-Те. Девушка вздрогнула.
— Попробую остаться здесь, когда закроют магазин, — прошептал он.
И тут же добавил, не глядя на нее и не шевеля губами, как разговаривают между собой заключенные во время прогулок:
— Когда все уйдут, я позабочусь о нем. Найду местечко, где мы пересидим до открытия. Увидимся завтра утром у тебя. Иди спокойно и не привлекай внимания… Будем надеяться, что все обойдется.
Мари-Те взяла его руку и нежно пожала.
— Гай…
Голос ее сорвался. Она не договорила, к ним подбежала продавщица и скороговоркой выпалила:
— Не волнуйтесь! Подождите меня здесь. По-моему, кое-что можно придумать.
