Однако я все-таки переоценил свои возможности. К несчастью, тяжелое орудие рухнуло в море в трехстах шагах от противоположного берега вместе с моими надеждами на кругленькое состояние. Там оно лежит, вероятно, и по сей день…
Разумеется, я уже не отважился показаться в Константинополе, ведь мне наверняка пришлось бы иметь дело с шелковым шнурком. Поэтому я купил у рабочего скромное платье и поспешно бежал на проплывавшем мимо венецианском корабле. После этого случая я уже не бывал в Турции…
Но вот явилась хозяйка. Ну, что, ужин готов?.. Вот, господа, вам новое знакомство!.. Вы знаете знаменитую лудогу?.. Нет? Ну, так зовется нежная порода рыбы, живущая только в Боденском озере. Двадцать пять лет тому назад был я в Базеле, где один из моих друзей справлял свадьбу. Хозяйка гостиницы, в которой через неделю должен был происходить свадебный пир, жаловалась, что не могла получить лудоги из Констанца, потому что запас этой рыбы там иссяк. Я попросил описать мне эту породу и, хотя никогда не считался любителем рыбной ловли, отправился в Констанц и в три дня наловил целый ящик рыбы. На следующее утро я с ужасом сообразил, что свадьба и свадебный обед должны состояться уже в тот самый день. Надо было поторопиться. Пораскинув мозгами, я уселся на ящик с рыбой, чтобы на нем спуститься по Рейну. По дороге я поймал на удочку еще девятнадцать довольно больших лаксфорелей, запряг их в ящик, который служил мне судном, и затем помчался так быстро, что вся дорога от Констанца на Боденском озере до Базеля заняла лишь два часа и была на редкость приятна. Только при проезде через Рейнский водопад близ Шаффхаузена и через Лауфенбургские пороги мое судно слишком качало, и я отчасти промок, зато получил признательность гостей за торжественным обедом. Теперь, в память своей серебряной свадьбы, мой друг прислал мне дюжину лудоги и бочонок яблочного вина, вам придется и с ним познакомиться, а кому этот сорт вина не понравится, для тех мой друг прислал корзину шампанского. Выпьемте же, любезные господа, друзья и товарищи, за эту супружескую чету, за наше здоровье и вместе за утехи общества и за безусловную правдивость каждого рассказчика…
Двадцать второй вечер
— А что, Мюнхгаузен, — спросил лесничий вечером накануне отъезда барона в Швейцарию, — разве вы никогда раньше не бывали в Швейцарии?
— Как же! — возразил барон. — Бывал, и довольно часто! В этом чудном уголке земного шара, в восхитительной Швейцарии мне знакома каждая пешеходная тропинка. И так как мы долго не увидимся, то я хочу поблагодарить вас за внимание, с каким вы всегда выслушивали мои простые истории, и на прощанье расскажу, что случилось когда-то с пятилетним сыном моего друга Бастиана Треймана, когда я с ним и еще с одиннадцатью спутниками во время первого моего приезда в Швейцарию взобрался на неприступную дотоле Юнгфрау… Мы с большим трудом добирались до высочайшего пика, так как Бастиан взял с собой своего маленького сына, который стал для нас большой обузой. У швейцарских охотников за сернами и горных проводников принято брать с собой в горы совсем маленьких детей, лишь только они научатся ходить, чтобы те смолоду приучались к восхождениям.
Маленький Бастель совершал в тот раз свое первое путешествие по горам, и поэтому уже спустя полчаса карапуз не мог поспевать за нами. Проводники договорились поочередно нести ребенка на руках: их было двенадцать человек, и особого труда это не составляло бы. Но каждый из них хотел быть первым, и они всерьез поссорились из-за этого. Я положил конец спору и посадил ребенка к себе на спину, а его ноги засунул в карманы жилета. Так мы тронулись дальше. Все шло превосходно, мальчик радовался новому способу верховой езды, а мне сперва стало лишь несколько жарковато; пот лился с меня ручьями. Но чем выше мы поднимались, тем становилось холоднее, и в конце концов Бастель крепко примерз к моей спине, словно сросся со мной. Так мы поднимались два дня и две ночи, прорубая ступени в гладких ледяных стенах. Но когда наша компания добралась до вершины, перед нами открылся восхитительный вид. Однако мой маленький всадник примерз ко мне уже так крепко, что его пришлось отделять от меня ножом. Когда мальчика поставили на его собственные ноги, оказалось, что он отсидел их и теперь мог лишь неуверенно ковылять из стороны в сторону. Но вдруг он поскользнулся, и пока из наших тринадцати глоток вырвался громкий крик ужаса, мальчик с быстротой ветра скатился по крутому спуску. При каждом обороте вокруг его тела налипал слой снега, и скоро мы видели лишь катившийся между Зильбергорном и Шнеегорном колоссальных размеров снежный ком, который мы едва могли различить в подзорные трубы. Наконец этот исполинский снежок исчез в страшной бездне Трюмлетской долины, куда не ступала еще нога человека!..
Мы стояли, оцепенев от ужаса, пока отец мальчика, Бастиан, и я не крикнули одновременно: «За ним!..» Наши спутники стали возражать против отчаянной попытки скатиться с высоты тринадцати тысяч футов. Но мы не позволили отговорить себя от этого намерения. Мы привязались друг к другу веревками и с Богом двинулись вперед, то есть вниз. Я не буду останавливаться на подробностях этого отчаянного спуска. Он был ужасен!
Час спустя мы были внизу, изрядно побитые, но живые и с целыми костями, и увидели, что гигантский снежный ком с его человеческим ядром повис на сухих сучьях засохшего дерева!.. К счастью, у Бастиана был еще при себе топор, которым он прорубал во льду ступени… Мы с большим трудом повалили громадное толстое дерево, а когда оно упало, принялись за снежный ком. Бесчисленное множество слоев снега, которые мы отделяли один за другим, окружали ком, словно листы капусты. Мы начинали уже сомневаться, возможно ли будет спасти мальчика… Наконец, после нескольких часов работы, ребенок слабо вскрикнул и вылез из своей оболочки, защитившей его во время ужасного падения. Вы, должно быть, представляете радость отца, Бастиана, господа! Это было поистине трогательно! Бастель чудом остался цел и невредим, но когда с него сняли эту теплую снежную шубку, он оказался совершенно окоченевшим от холода. Мы отнесли его домой, и маленький Бастель пролежал в постели четырнадцать дней, прежде чем успел совершенно оттаять!.. Мы поддерживали его жизнь горячим козьим молоком, которое вливали в него каждые два часа; он все время спал и в бреду расхваливал своего, как он выражался, ангельского спасителя… Я сердечно буду рад увидеть теперь, спустя столько лет, мальчика взрослым мужчиной и прижать к своей груди…
Двадцать третий вечер
Почти через год после этого последнего вечера барон Мюнхгаузен, который провел все это время в путешествиях и вернулся на родину только накануне, неожиданно вошел в ту комнату гостиницы, где он так часто рассказывал о своих приключениях. Его встретили бурные приветствия всех собравшихся, и его закидали вопросами: как ему жилось, что он повидал, где был так долго и откуда приехал теперь?
— Любезные господа, друзья и товарищи! — начал барон, улыбаясь. — Когда тебя закидывают дюжиной вопросов, словно ты сидишь под грушевым деревом, когда с него сбивают спелые плоды, то приходится выбирать какой-нибудь один из них, иначе не знаешь, с чего начать и чем закончить!.. Поэтому я расскажу сперва, откуда я приехал! Не испугайтесь, если услышите: из страны индейцев — из Америки! Очевидно, вы этого не знали, как я вижу по вашим удивленным лицам…
Да, господа, я приехал из Америки, которую за последний год исколесил вдоль и поперек, пока моя жена жила в Париже у своей тетки, герцогини Бле.
Америка!.. Это непонятная, волшебная страна!.. Хотел бы я побывать там до того, как о ней узнала Европа, когда этот материк находился еще в совершенно первобытном состоянии. Теперь прогресс и
