цивилизация шагают там такими темпами, что простой человек из Старого Света едва в силах поверить тому, что видит вокруг себя. На освоенной территории проложены такие дороги, по сторонам которых справа и слева лежат два бесконечно длинных железных бруска, и по ним мчатся, движимые лишь силой пара, сцепленные в ряд фургоны! Это называется: железные дороги, и они поражают небывалой скоростью. Через каждые пять или десять английских миль устроены места для остановки, так называемые станции, которые подчинены маленькому царьку, носящему имя начальника станции…
Однажды такой железнодорожный поезд остановился у какой-то станции. Я хотел войти в него и уже стоял в дверях вагона, когда начальник станции, по каким-то ему одному известным соображениям, стал тащить меня назад, утверждая, что я должен ехать в другом вагоне, предназначенном для перевозки негров, — черных африканцев, которые служат там лакеями. Слово за слово. Наконец начальник станции перешел все мыслимые и немыслимые пределы грубости, и я размахнулся, намереваясь дать ему настоящую немецкую пощечину. В этот момент паровой конь свистнул, и поезд помчался с такой бешеной скоростью, что когда поднятая для удара рука моя опустилась, мы находились уже на следующей станции, на четырнадцать верст дальше, и моя пощечина досталась ни в чем не повинному начальнику этой станции, который стоял на платформе. Это оказался мирный, вполне порядочный человек, и мне пришлось просить у него извинения, что всегда бывает очень неприятно, и в Америке так же, как в Германии. В других отношениях там, за морем, многое, конечно, иное — люди, животные и даже стихии. О силе и мощи американских бурь, например, здесь нельзя иметь даже отдаленного представления.
В штате Иллинойс, в Северной Америке, на берегу реки Чикаго, изливающейся в озеро Мичиган, я навестил одного друга юности, который переселился сюда двадцать лет назад и основал здесь большую ферму. Однако дела его шли не слишком хорошо. И вот как-то раз разразилась страшная буря, сорвавшая все бревенчатые дома и крутившая в воздухе самые большие деревья, словно пух. Вихрь, разумеется, подхватил моментально и нас, и человек десять рабов-негров, да около сорока индейцев, и мы успели только заметить, как из земли вырвало два каменных колодца.
Когда мы опустились на землю в пустынной местности, милях в десяти дальше на запад, оказалось, что рядом с нами лежат, отделавшись лишь легким испугом, все наши спутники. Вокруг также валялись аккуратно перенесенные ураганом и отдельные части домов. Ошеломленные рабы и рабочие-индейцы тотчас сложили новые дома, и спустя шесть дней была готова новая ферма. Но самое необычное случилось с обоими колодцами: представьте себе, любезные друзья и товарищи, вырвав из земли эти каменные колодцы, ветер принес их на новое место без всякого повреждения и снова вбил в землю.
Мы остолбенели от этого чуда, и когда я, повинуясь непреодолимому влечению, подошел ближе и качнул рукоятку сперва одного, а потом и второго колодца, из обоих полилась полная, густая струя.
— Эй, Мюнхгаузен, — крикнул мой друг. — Что это такое? Колодцы стали как раз над источником?
Но я отскочил назад, потому что жидкость, которая текла из них, была не водой, а горным маслом — нефтью. О подземных нефтяных источниках не имели до тех пор никакого понятия, — и прежде чем я покинул спустя полгода Америку, я получил в Нью-Йорке письмо от моего друга, сообщавшего мне, что спрос на нефть сильно увеличился, его колодцы работают день и ночь, и он вскоре будет миллионером. В этом случае оказалась неверной старинная пословица: «На ветер надеяться — без помола быть!..»
Впрочем, ураганы большей частью возникают на юге, точнее в Центральной Америке. Однажды я пережил почти такую же сильную бурю в Вест-Индии, на острове Кубе, где растут самые лучшие сигары. Мой друг Брандизе (по-русски — Дождевой червь), когда началась буря с дождем, хотел перебежать на свою фабрику, но едва он ступил за дверь, его тотчас же закружил вихрь и в то же время расстегнул сверху донизу непромокаемый плащ. Когда же он быстро повернулся от страха и изумления, тот же вихрь снова застегнул ему плащ, но сорвал и унес его шляпу… Вы сами видите, что эта чудесная история должна быть правдива, как ни кажется она невероятной; в противном случае, как же могла бы она случиться?..
Впрочем, в Америке любят также и всевозможные шутки. Однажды, сидя в ресторане, в Филадельфии, я наблюдал за игрой в карты двух мужчин, мистера Кольвина и мистера Станхопа, игравших на такой завтрак, которого еще никогда не бывало. Мистер Станхоп проиграл и вечером, в Жокей-клубе, сообщил своему приятелю, что завтрак будет сервирован на следующий день, на высоте шести-семи тысяч футов над землей, и пригласил также меня. Утром я зашел за мистером Кольвином, и мы в назначенное время явились на условленное место, где нас уже ждал мистер Станхоп с готовым к подъему воздушным шаром. Его кухарка несла маленькую переносную кухню и, когда мы уселись, подала ее своему барину. Мы трое и воздухоплаватель уже сидели на своих местах, когда Станхоп попросил кухарку помочь ему поставить кухню. В тот момент, когда девушка поднялась в корзину, по знаку Станхопа отдали канаты. Шар с быстротой молнии поднялся на воздух. Кухарка завизжала не своим голосом, а ее барин хладнокровно произнес:
— Сделайте нам четыре хороших бифштекса, но смотрите, не зароните искры, а не то мы взорвемся!
Кухарка, дрожа, повиновалась… Бифштекс был очень нежен, а взятое шампанское отличалось превосходным вкусом. В конце нашего путешествия Станхоп сказал:
— Ну, вы позавтракали на высоте две тысячи метров, и завтрак на каждую персону обошелся мне более полутора тысяч рублей. Подъем на воздушном шаре стоит мне три тысячи рублей, а кухарке за пережитый ею ужас я даю две тысячи рублей, — довольны вы, мистер?
Разумеется, тот ответил утвердительно при нашем искреннем хохоте; а теперь спокойной ночи, господа, в следующий раз расскажу больше!
С этими словами барон Мюнхгаузен закрыл за собой дверь, и слушатели, пораженные его поспешным уходом, с сожалением прислушивались к шуму его быстрых шагов.
Однако вскоре он вернулся назад и с досадой сказал за дверью:
— А ведь я опять забыл, — и снова вошел в комнату. — Извините, почтенные господа, друзья и товарищи! Уже двадцать раз я собирался спросить вас, помните ли вы еще генерала Скрбуданского, о котором я как-то рассказывал вам?.. Я познакомился с ним в Варшаве, во время моего первого путешествия в Петербург, и он поразил меня своей серебряной пластинкой в черепе, которую он поднимал во время попоек, чтобы выпустить винные пары. По вашим дружеским кивкам я полагаю, что все вы хорошо помните его. Ну, я должен еще рассказать вам, какого странного заместителя имел однажды этот генерал. — И, подойдя к столу, за которым сидело все общество, барон, торопясь, продолжал рассказ стоя: — В то время, перед началом русско-турецкой войны, Скрбуданский также заявил о своем желании поступить на службу и получить начальство над крупной частью. Его отряд расположился на самой турецкой границе, в маленьком городке. Я с моими гусарами стоял в соседней деревне. Однажды, рано утром, я встретил крестьянина, ехавшего в лес, чтобы привезти оттуда несколько мешков кедровых орехов. Так как мой отряд был на отдыхе, то я решил проводить крестьянина и поехал вместе с ним.
Мы набрали видимо-невидимо кедровых орехов, которые, впрочем, не в моем вкусе. Конечно, для сбора орехов нам пришлось походить по лесу, затем мы стали носить орехи к телеге и высыпать в мешки. И вот, когда все мешки были почти наполнены, мы услышали странное ворчанье и, взглянув в ту сторону, увидели громадного медведя, который уже почуял запах орехов, до которых медведи большие охотники, и, не церемонясь, влез на телегу. Михайло Иваныч сунул лапу в ближайший мешок и напихал полную пасть орехов.
Крестьянин разинул рот, выпучил глаза и стал почесывать у себя в затылке.
— Черт возьми! — горько сожалел я. — Как это я оставил в телеге ружье!
Медведь сидел возле самого ружья и спокойно, закатывая от удовольствия глаза, потянул вторую пригоршню орехов.
Крестьянин, онемевший от ужаса, вскоре пришел в себя, крикнул лошади по-валашски: «Но! Но!» — и та пустилась вскачь. Медведь, которому не понравилась такая непривычная тряска, стал страшно реветь.
Это было, разумеется, наилучшим средством поддать жару бедной лошади, и когда она добежала до гладкой большой дороги, то помчалась с медведем, стоявшим в телеге на задних лапах и ревевшим во все горло, прямо в лагерь. А в то утро войска ждали на смотр генерала Скрбуданского и стояли уже при полном параде. Из соседнего города съехались власти и сотни зрителей, и все — пехота и конница, стрелки, саперы и пушки — выстроились в ряд.
