далеко в сторону. Рядом плавало что-то черное. Я осторожно тронул — это были черные трусы Минчо. Осмотрелся — его нигде не было. А вдруг утонул?
— Минчо, ты где, Минчо? — завопил я в ужасе.
— Любо-о-о, я здесь! — послышалось сквозь грохот волн.
Я дождался, когда волна подбросила меня: мелькнула лодка, перевернутая вверх дном. Снова стал звать Минчо.
— Да я здесь, Любо. Держусь за лодку.
Подныривая под волны, я кое-как доплыл до лодки.
Ухватился за нее, но волны всё время отрывали меня. Вдруг, на этот раз совсем ясно, я услышал шум мотора. Волна подхватила меня и швырнула, как мячик. Я судорожно вздохнул, но только захлебнулся водой, потом гребень другой волны подхватил меня, поднял высоко-высоко, до самых туч… Открыл я глаза и увидел испуганное лицо Минчо, белое, как внутренняя сторона ракушки.
— Любо, ты жив?
— Жив… Твои черные трусы утонули, — глупо выпалил я и приподнялся. Голова у меня закружилась, изо рта потекла морская вода. Когда меня вырвало, стало легче. Мы были на военном катере, который со страшной скоростью вспарывал волны. Черные трусы спасли нас!
На берегу было черно от людей. Только мы сошли с катера, я увидел мать. Она бросилась ко мне, вся в слезах, обняла, стала ласкать, гладить по лицу и всё смотрела, смотрела, словно не веря своим глазам. «На этот раз обойдется без порки», — обрадовался я.
Два дня я сидел дома, потому что мне было плохо, хотя и не очень. Я больше прикидывался больным, чтобы избежать наказания. На третий день я не выдержал и вышел на улицу. Перед лавкой дяди Христаки играло много ребят. Некоторые из них ели пончики — чудные, продолговатые, горячие пончики. Пока я отсиживался дома, грек Яни открыл свою пекарню. Это был новый человек в нашем квартале. Целый год рядом с лавкой строился трехэтажный дом, в первом этаже которого должна была быть пекарня. Говорили, что грек Яни раньше был рыбаком, владел баркасами, разбогател, продал баркасы и решил стать пекарем. Взрослые считали, что он и на этом заработает немало, потому что поблизости не было пекарни и мы ходили за хлебом очень далеко.
Сейчас вся поляна соблазнительно пахла пончиками, и мне ужасно захотелось есть. А в кармане — ни гроша. Тогда я пошел просто посмотреть, как делаются пончики. На примусе стоял большой таз с подсолнечным маслом. Яни и его жена, засучив рукава, отрывали от большого кома теста по кусочку, делали шарики, пришлепывали их, растягивали и бросали в кипящее масло. Пончики скворчали, плавали, как лодочки, а Яни ловко управлял ими длинной вилкой. Когда они зарумянивались, Яни подхватывал их железными щипцами, отряхивал с них масло и бросал на плоский противень. Но и там они не залеживались, потому что многие покупали горячие пончики, посыпанные сахарной пудрой, и тут же съедали их.
У меня потекли слюнки, и я глотнул — как будто я тоже ем пончики. Тоже, да не то же! И так мне захотелось есть, что даже живот заболел. Страшно пахли эти пончики! Я снова зашарил в карманах, хотя знал, что ничего не найду.
Вдруг меня хлопнули по плечу: Минчо. Он тоже глотал слюнки, уставившись на таз.
— Пошли, — сказал я, — шарики погоняем. Что тут торчать, только зло берет.
Пошли на поляну. Играть не хотелось. У всех ребят руки и губы блестели от масла. Они жевали пончики. Мы стояли, засунув руки в пустые карманы, и подавленно смотрели на них. Если бы у меня спросили, чего я хочу, шоколада или пончиков, я бы закричал: «Только пончиков!» Но никто ничего не спрашивал. Все жевали, и никто не догадался дать нам хотя бы откусить. И, как на зло, откуда-то появился Прою с целой кучей пончиков. Он, жадина, в два глотка управлялся с каждым пончиком. Заметив, что мы на него смотрим, он нарочно запрыгал, похлопал себя масляной рукой по животу и крикнул:
— М-м-м — вкуснотища!
— Поколотить его, что ли? — спросил я Минчо.
Он только грустно махнул рукой: ему было не до драки, хотелось пончиков. А мне! Меня просто мутило.
— Слушай, Любо, — сказал Минчо, — хочешь, чтобы все мироеды от злости полопались?
— Конечно, хочу! Чтоб все мироеды лопнули!
— Тогда пошли!
Я знал, куда он меня поведет. Я надумал то же самое, но не решился сказать первым. Без лишних разговоров побежали мы к нашему дому, откопали тайник, взяли все деньги и вернулись к пекарне Яни- грека. Купили целый противень пончиков, пошли на поляну и стали есть. Все уже съели свои пончики и теперь с пустыми руками собрались вокруг нас. Стояли и облизывались, как коты на колбасу. А мы уплетали и делали вид, что никого не замечаем. Так было вкусно, что, думалось, и этих пончиков — целой горы — нам не хватит.
— Эй, разве можно съесть столько? — завистливо спросил Прою.
— Да! Чтоб мироеды лопнули!
Съел я пять-шесть штук и почувствовал, что больше не могу. Но из упрямства продолжал жевать. Однако есть мне уже не хотелось. Минчо тоже наелся — гляжу, едва откусывает и всё водит рукой по животу.
— Не съедите! — кричали ребята.
— Съедим, и пусть лопнут мироеды, — отвечали мы.
Я с трудом съел еще пончик, а на газете их оставалось не меньше двадцати-тридцати. Будь мы слонами, и то не смогли бы справиться с ними. И сколько мы ни прикидывались, ребята поняли, что больше в нас не влезет. Первым не выдержал Прою:
— Дай мне один пончик, а, Любо?
— Дам, если принесешь кувшин воды.
Повторять не пришлось. Он помчался домой и принес полный кувшин свежей воды. Дали мы ему один пончик. И другие стали просить. Цена быстро установилась: за один пончик — пять шариков, или два цветных карандаша, или десять пустых спичечных коробков, или пять пачек из-под редких сигарет; за два пончика — три рыболовных крючка, за три пончика — маленький резиновый мяч или книжку с картинками. Ребята стремглав бросились по домам. Так мы собрали много ценных вещей, а один мальчишка отдал нам свою соломенную шапку всего за два пончика. Мы были страшно горды своей торговлей — еще бы, нажили большие богатства.
Но, когда мы встретились на другой день, нам было не по себе. Согласились, что совершили страшную глупость. Ради обжорства потратить на какие-то пончики все деньги, которые так старательно собирали! И на что нам все эти карандаши и спичечные коробки? Мы поступили легкомысленно. Если так пойдет и дальше, то мы никогда не накопим денег на два пистолета и хромого осла, никогда не увидим далекие земли, Северный полюс, никогда не станем героями, о которых будет говорить весь город. А дни каникул незаметно проходили. Что же делать? Минчо предложил продавать газеты или лезвия для бритья. Я не согласился. Прошлым летом я уже продавал и газеты, и лезвия — за два месяца едва набралось денег на кожаный ремень. Рыбная ловля тоже ненадежное дело: иногда поймаешь немного, чаще — ничего! Совсем никудышное дело…
«СЛЕПОЙ НИЩИЙ»
Однажды утром, валяясь на лежаке в кухне, я сообразил, что можно порядочно заработать, если устроить представление. Покажем какую-нибудь пьеску, а за каждый билет — по леву! Гениально, подумал я, и вскочил на ноги. Хотелось скорее поделиться этой идеей с Минчо. Схватил из шкафчика краюшку хлеба и выскочил на улицу. Только собирался просвистеть условный сигнал, как Минчо выглянул из окна и приложил палец к своему длинному носу. Я пошел на поляну и стал ждать его. Вскоре появился и Минчо, жуя, как и я, горбушку.
— Отец собрался опрыскивать виноградник. Хотел и меня взять, да я смылся, — сказал, ухмыляясь до ушей, Минчо.
