дверь.
Человек в кожаной куртке нерешительно подходит ближе.
— Ну, Арне, ты что, не узнаешь своего любимого хозяина? Извините, господин Йоханнес, он еще не совсем проснулся.
— Да ладно… Невелика важность…
Я кое-что начинаю понимать. Йоханнес здесь? Он же нас выдаст! Вскакиваю и тут же приседаю от боли: колено!
— Здорово больно, да? — спрашивает Йоханнес. В его голосе что-то фальшивое. — Ежели б я знал, захватил бы бинтик… И йоду.
Йоханнес нерешительно садится на церковную скамью. Хейки тоже садится метрах в пяти-шести от него. Я замечаю — у Хейки из кармана торчит пистолет. Откуда он, черт возьми? Ах, да, это же пистолет Курта.
— Ну и осел этот наш… наш «славный малый», — говорит вдруг Хейки устало. Теперь я вижу, что глаза у него красные и веки припухли. На лице складка — отлежал во сне. — Ах, йоду… Смотрите, какая заботливость! Покорнейше благодарим, — раздается ехидный голос Хейки. — Обойдемся — йод у нас есть, бинты тоже. Мы и с вами можем по-братски поделиться. Эстонские братья и овцы господни в тяжкие дни испытаний забывают свою вражду и служат друг другу опорой, так говорит Якоб.
— Ты что, Хейки, кривляешься! Чем я виноват? Так же прячусь, как и вы, — говорит Йоханнес.
— А что тебе остается? Тут до нас кое-что дошло…
— Что дошло? — На лице Йоханнеса удивление.
— Ну, как ты за нами рыскал и гонял по нашим следам до седьмого поту.
Я понимаю, что Хейки просто берет на арапа.
— Я? Гонял по следам? Ты, парень, не бреши. Ни по каким следам я не гонял…
Йоханнес вскакивает и в возбуждении расхаживает взад и вперед. Очевидно, Хейки попал в точку.
— Ходи себе, прогуливайся, дверь у нас заперта. — Хейки встает, вынимает из двери ключ и кладет его в карман.
— Ну, приказали мне, грозились расстрелять, если я за три дня не найду вас… Да я и не искал, только вид делал, что ищу. Вот прошло три дня, сам пришел к Якобу просить, чтоб спрятал.
— Чертов осел, осел, осел этот Якоб! — бормочет Хейки и поворачивается ко мне: — Слышу сквозь сон, будто стучат. Вскакиваю, открываю дверь — вроде голос Якоба. И точно, он. Таинственное лицо. Зовет меня к себе в дом, — а там этот фрукт сидит. И пошло: «Эстонские братья и овцы господни» и всякие такие слова…
— Что ж такого, мне тоже спрятаться нужно было. Почем я знал, что вы тут уже сидите…
Теперь в голосе Йоханнеса звучит искренность. Он снова садится. Я слышу запах его одежды, это крестьянский запах: запах сена и навоза, — так пахнет в наших сенях. Хороший запах. «Кристина…» — снова вспоминаю я.
— Вот теперь, дорогой сосед, я тебе верю — ты не знал. Иначе ты уж давно был бы тут. И не один…
— Да нет, я бы вас не выдал, — тянет Йоханнес. На фоне светлого окна он кажется огромным, как медведь. Хорошо, что у нас есть пистолет…
Тишина. Солнце поднимается выше. На спинку скамьи ложится первый солнечный зайчик.
— Курево у тебя есть? — спрашивает Хейки.
— А как же.
Йоханнес лезет в карман, вытаскивает пачку — почти полную пачку — и протягивает ее Хейки. Хейки пересчитывает сигареты.
— Тринадцать. Несчастливое число, Йоханнес. Ну, хорошо, что у тебя хоть курево есть. Шесть штук я забираю. Эстонские братья всем должны делиться, так ведь?
Йоханнес не отвечает. Я смотрю и глазам своим не верю — Хейки закуривает. Он, видно, читает мои мысли:
— Теперь все равно… Накрылась наша «Тихая обитель»!
Йоханнес поворачивается ко мне.
— Ну и натворил же ты дел! — говорит он. В его голосе огорчение. — Загубил из-за девки жизнь себе и другим. Из-за девки… умный человек… где твоя голова-то была?
— Оставь его в покое!
— Была бы еще девка, а то… — Руки Йоханнеса беспокойно ерзают по коленям. — Немецкая шлюха.
Чувствую, как во мне все напрягается.
— Заткнись, Йоханнес! — В голосе Хейки угроза. — А то будет плохо.
— И так плохо… Чего вам терять — вы босяки. А что с моим хутором будет? Пустят красного петуха — что тогда?
— Навряд ли. Ты себя таким преданным показал. Сам в волостную управу ходил заявлять, что у тебя найдется место для немцев, — говорю я.
— Сопляк! Что ты понимаешь в жизни, — вздыхает Йоханнес.
— Не стоит ссориться. Нам еще долго придется жить под этой святой кровлей в дружбе и согласии. В угоду Якобу и его богу и для подтверждения их могущества. Что было, то прошло, теперь мы здесь, и будет лучше, если мы прекратим эту грызню.
— А вы долго тут собираетесь сидеть? — поднимает голову Йоханнес. Он прекрасно знает, но притворяется.
— Сколько потребуется. И ты вместе с нами. Ты что, думаешь, мы тебя выпустим отсюда? Нет, друг сердечный! Проторчишь здесь ровно столько, сколько и мы. А куда тебе торопиться-то? Сам только что говорил, что немцы тебя прихлопнут, как поймают.
— У меня в Таллине есть знакомые. Я думаю, это самое, ну…
— Раньше надо было думать. Пожевать хочешь? — Хейки встает и вытаскивает из-за органа кусок хлеба. — Только не кроши на пол.
— Неохота мне есть…
— Не тужи, еще придет охота, — ухмыляется Хейки.
— Что с Кристиной? — не в силах сдержаться я.
— А что ей? Допросили — и все. Чего они ей сделают? Один раз всего и допросили-то, а меня три… — снова вздыхает он. — Вот глаз подбили… Ладно бы немцы, так нет, свои же мужики из «Омакайтсе»[4]. Локса Эльмар, Саласоо Видрик… Односельчане, старые знакомые.
Под глазом Йоханнеса вроде ничего нет, но что его запугивали, может быть, даже били, вполне возможно. Так что опасения Йоханнеса в какой-то мере подтвердились. Я вспоминаю, как он стоял в то утро на лестнице, безвольно опустив огромные ручищи. Раздавленный человек. Стоял, не в силах ничего сказать, как мешок с трухой. Помню, — прямо удивительно, как ясно я все помню, — что он даже дышал не грудью, как обычно, а животом, который дрожал мелкой дрожью при каждом вздохе.
Кристина, согнувшись, сидела на ступеньке, положив на колени разбитую голову Курта, и ее грубая ночная рубаха быстро пропитывалась его кровью. Долго длилось молчание.
— Надо спрятать! — наконец прохрипел Йоханнес. — Сейчас же спрятать! — повторил он.
Йоханнес схватил Курта за ноги.
— Ну-ка, Арне! Подсоби! — Он сказал это так, точно предстояло взвалить на телегу тяжелый мешок, и сам же испугался будничности своего голоса. — Давай поднимем господина Курта, — поправился он с лакейской почтительностью.
Я взял Курта за плечи, потому что Кристина все еще не выпускала из рук его головы. Курт был не тяжелый, но тело его казалось резиновым: оно все растягивалось и растягивалось, голова и ноги повисли в воздухе, а спина все еще касалась земли.
Сперва мы перенесли Курта за сложенные в поленницу дрова, потом в сарай с сеном. Нас точно кто-то огрел палкой по голове: прятать Курта — надо же было придумать такую глупость! И только когда Хейки
