Припомнилась матушка, давно уж не вспоминал я о ней. Как захотелось мне зарыться лицом в ее колени, вдохнуть родной запах материнских юбок!..
И вдруг очутился я на берегу неглубокой речки. В прозрачной воде сиял мой меч! Кинуться, схватить его, но дивный блеск словно заворожил меня — я стоял в оцепенении, не в силах пошевелиться.
«Сей меч тебе погибелью грозит…» — звучало в ушах предсказание Колдуна; а меч сверкал в воде, и красноватые водоросли, колыхавшиеся на дне ручья, придавали лезвию кровавый отблеск.
Долго стоял я возле речки в глубоком раздумье. А потом тихо заговорил с мечом, словно он был живым существом. Вспомнил, как с ним вместе скитались мы по лесам и полям; единожды лишь случилось то, чему не должно бы случиться… Неужто меч мой покинул меня и здесь, в лесной речке, решил остаться?
Вода тихо журчала, и сквозь грустные ее всхлипы послышалась мне скорбная песнь меча:
Видно, суждено моему мечу остаться лежать на речном дне. Навеки. Так предначертано свыше. Не висеть ему больше у меня на поясе… И заклял я свой меч на некий срок, до той поры, пока в надлежащий час явится муж зело разумен, вельми могуч (ну примерно вроде меня), и пусть тогда меч повелит волне со дна его извергнуть и в достойную десницу вложить. Все окрест внимало моим словам, птицы смолкли, шум дерев утих, вроде бы даже и речка журчать перестала.
С трудом отвел я взор свой от дорогого меча, поворотился кругом и прочь пошел. Ах, кабы тем мне и удовольствоваться, попридержать язык, не трепаться зря! Да куда там! Всего несколько шагов отойдя, горькую утрату свою я в полной мере осознал и, гневом ослепленный, с проклятиями тяжкую кару на вора Колдуна призывать принялся. Да только в яростном умопомрачении переврал я слова заклятия:
После сего заклинания по лесу пронесся неистовый вихрь, и промелькнуло среди внезапной бури перед моими очами суровое, черное от сажи лицо финского кузнеца… Что бы это означало? Как видно, дошло мое заклятие.
Тяжело было у меня на душе. Со штабелем досок на плечах скитался я по лесу. И ежели замечал меж дерев одинокий чей-то домик, обратно в чащу отступал. Надо полагать, оные мои действия разумны были, ибо не пристало королю, в смятении душевном обретающемуся, народу своему показываться.
Неведомо, сколь долго бродил бы я по лесам в глубокой раздумчивости, но однажды среди ночи напали на меня разбойники. В «Калевипоэге» сказано, что то были сыновья Колдуна, но я в сем сомневаюсь. Поелику схватка в кромешной тьме вершилась, наверняка сказать не могу, кто они были.
Собирался я почивать, трогательную песенку «Молчи, грусть, молчи» на сон грядущий напевая, и вдруг как треснет меня кто-то сзади по башке мельничным жерновом. От такого удара любой, у кого голова послабее, тут же лапти откинул бы. Я уж на что крепок и то очумел — давай спросонья досками размахивать. Бился, метался, во все стороны мотался, лупил куда ни попадя, а доски-то трескались, пополам лопались, ох, беда! Чем бы дело кончилось, не ведаю, а только слышу, тоненький голосишко откуда-то из чащи совет подает:
Это своевременное указание оказалось весьма уместным: разбойников-то я осилил бы, а вот доски драгоценные, с тяжкими трудами добытые, вдрызг измочалил бы. Кто же был сей тонкогласый помощничек? Писк его, как ни странно, напомнил мне тенорок Колдуна, похитителя меча, но я не стану оспаривать тех, кто твердо заявляет, что наставником моим был просто-напросто маленький ежик. Особой чести для меня нет, что этакая крошка хитростью Калевипоэга превосходит, но, согласитесь, трудно ожидать остроты мысли от головы, по коей только что мельничным жерновом стукнули.
Жахнул супостатов раз-другой ребром доски, аж пыль столбом взвилась, и тут же неведомые вороги стрекача задали
Стоял я один посреди леса, одежка разодрана, на затылке шишка, и ругался, да так забористо, что темная ночь еще темнее стала. Благосклонный читатель, возможно, обладающий нежной душой и тонкой нервной организацией, пожалуй, захочет посочувствовать мне. И зря — после оной баталии обрел я вновь веселое духа расположение и бодрость. Черная меланхолия одновременно с половиной стройматериалов на кусочки разлетелась и в кусты заброшена была. Еще малость отвел душеньку крепкой, ядреной руганью, так сказать, в целях профилактики, после чего спокойно сел на пень, дабы дух перевести.
Тем временем из-за тучи выплыла полная румяная луна. Глядел я на нее и чувствовал, что кризис окончился. Досадно только было взирать на освещенное лунным светом поле битвы — б
Сказано — сделано.
И на сей раз во Пскове я отменно время провел, но полагаю, что подробное описание моего времяпрепровождения вряд ли представит интерес для читателей сих мемуаров. Лучше я перед завершением настоящей главы возвращусь к вопросу о похищении меча, ибо думаю, что оная таинственная история теперь, много лет спустя, мною объяснена быть может.
Вы, конечно, знаете, что большинство ученых мужей, навеки опочив, к нам в Ад попадают. Причем преобладают здесь у нас умники из области физики, химии и фармакологии. Возможно, любезный читатель не забыл, что на том месте, где меч мой похищен был, обнаружил я сухой клок дикорастущих трав. Долгие годы лежал он на дне моего кармана, и наконец, оказавшись в Преисподней, смог я по поводу оного колдовского сырья компетентную консультацию получить. Сведать, что за тайные травы Колдун обронил. Ответ, на мой запрос полученный, как мне спервоначалу показалось, не больно-то сие темное дело прояснил. А все ж таки, однако ж, может быть?
Во всяком случае, присовокупляю я письмо ученых мужей к своему манускрипту, ибо наслышан, что добавление подлинных документов к художественному произведению сейчас весьма модно.
Присланный Вами гербарный материал был подвергнут анализу. Имеем честь сообщить Вам классификационную принадлежность растений Вашей коллекции, а также их фармакологический эффект.
Рябина (Sorbus domestica).
