Неожиданная приветливость посетителя заронила в нем ужасное, разрывавшее ему сердце предположение, от которого его опущенный взор полыхал неукротимым гневным пламенем. Кастро Гомес, по-видимому, ничего не знает. Он вернулся и поспешил в Оливаес, и он провел в Оливаесе ночь! Ведь он — ее муж, и он держал ее в объятиях — ее! А теперь он здесь, счастливый и довольный, с цветком в петлице, беседует с ним о Констебле! Карлос жаждал лишь одного — пусть этот человек нанесет ему оскорбление…
Меж тем Кастро Гомес, по-прежнему сияя дружелюбием, просил извинить его за визит, который он, не будучи знаком с Карлосом, осмелился нанести без предварительной просьбы о встрече…
— В свое оправдание могу сказать, что причина, которая привела меня сюда, столь неотложна, что, приплыв лишь сегодня в десять часов утра из Рио-де-Жанейро, я сразу же явился к вам!.. И нынче же ночью, если успею, я уеду в Мадрид.
Сердце Карлоса наполнилось бесконечным ликованием. Кастро Гомес не видел Марию Эдуарду, эти сухие губы не прикасались к ее губам! Мраморная неподвижность наконец покинула Карлоса, он жестом выразил внимание и даже придвинул свой стул поближе к софе.
Кастро Гомес положил шляпу, вытащил из внутреннего кармана редингота бумажник с крупной золотой монограммой; неторопливо порылся в бумагах и вытащил письмо… Держа его в руке, он спокойно произнес:
— Я получил это анонимное письмо перед отъездом из Рио-де-Жанейро… Но, поверьте, не оно заставило меня столь поспешно пересечь океан. Это было бы величайшей глупостью… И я хочу заверить вас также, что содержание этого письма оставило меня вполне равнодушным… Вот оно. Желаете прочесть сами или желаете, чтобы я вам его прочел?
Карлос ответил с усилием:
— Читайте, прошу вас.
Кастро Гомес развернул сложенный листок и повертел его в пальцах.
— Как видите, у анонимного письма и вид соответcтвенный: линованная бумага из мелочной лавки, отвратительный почерк, отвратительные чернила, отвратительный запах; мерзкий документ. И вот что в нем написано: «Человек, имевший честь пожимать вашу руку», — лучше бы он не имел этой чести, — «имевший честь пожимать вашу руку и восхищаться вашим благородством, полагает своим долгом предупредить вас, что ваша жена — о чем знает весь Лиссабон — любовница известного в здешнем обществе молодого человека — Карлоса Эдуардо да Майа, который живет в квартале Зеленых окон в особняке под названием «Букетик». Этот молодой человек богат; он купил в Оливаесе дом, где и поселил вашу жену, которую навещает там ежедневно и часто остается до утра, чем скандализирует всю округу. Ваше честное имя он марает в грязи на глазах у всей столицы».
— Вот все, что содержится в письме, и мне остается лишь добавить, что все, о чем здесь говорится, — правда. Сеньор Карлос да Майа, как известно всему Лиссабону, — любовник вышеуказанной сеньоры.
Карлос поднялся со стула и слегка развел руками, как бы заранее принимая все, что воспоследует дальше:
— Мне нечего сказать вам, кроме того, что я к вашим услугам!..
Слабый румянец оживил смуглую бледность Кастро Гомеса. Он сложил письмо и не спеша положил в бумажник. Затем холодно улыбнулся:
— Прошу прощения… Но сеньор Карлос да Майа знает не хуже меня, что, если бы я был намерен вызвать его, я не явился бы к нему в дом собственной персоной и не стал бы читать ему анонимное письмо. Речь идет вовсе не об этом.
Карлос, потрясенный, вновь опустился на стул. Мягкая тягучесть этого голоса сделалась для него невыносимой. Эти губы с их приторно вежливой улыбкой таили близкую угрозу, и бедное сердце Карлоса не в силах было выносить пытку ожиданием. Он жаждал заставить Кастро Гомеса замолчать; пусть тот или убьет его, или покинет этот дом, где его присутствие невозможно и бессмысленно!..
Кастро Гомес пригладил усы и продолжал с той же тягучей медлительностью, тщательно подбирая слова:
— Я желаю объяснить вам мое положение, сеньор Карлос да Майа. В Лиссабоне есть люди, которые, возможно, со мной даже не знакомы, но им известно, что где-то — в Париже, Бразилии или преисподней — существует некий Кастро Гомес, у которого есть хорошенькая жена, и эта жена завела любовника. Разумеется, мне это неприятно, и особенно неприятно потому, что все это не соответствует истине. И ваша милость поймет, что я более не обязан носить клеймо «несчастного мужа» — я его не заслуживаю, ибо не имею на него «законного права»… Я и явился сюда лишь затем, чтобы объявить вам открыто, как джентльмен джентльмену, то, что я намерен объявить всем: эта сеньора мне не жена.
Кастро Гомес на секунду замолк: он ждал, что скажет Карлос. Но тот не произнес ни звука, и лишь глаза его лихорадочно блестели на покрытом смертельной бледностью непроницаемом лице. Наконец, преодолев себя, Карлос чуть наклонил голову в знак того, что он благодарит Кастро Гомеса за откровенность и полагает дальнейшие объяснения излишними.
Однако Кастро Гомес, выразив жестом покорность судьбе, продолжал:
— Жизнь порой превращает трагедию в фарс… Судите сами… Старая как мир история… Вот уже три года, как я живу с этой сеньорой; когда я прошлой зимой должен был отправиться в Бразилию, я привез ее в Лиссабон, куда намерен был вернуться. Мы остановились в отеле «Центральный». Ваша милость понимает, что хозяину отеля не делают доверительных признаний. Эта сеньора приехала со мной, жила со мной в одних апартаментах, и в отеле, натурально, все полагали, что она моя жена. После моего отъезда она под видом моей жены осталась в отеле; затем как жена Кастро Гомеса она сняла квартиру на улице Святого Франциска; и, наконец, как жена Кастро Гомеса завела себе любовника… Как видите, она выдавала себя за Жену Кастро Гомеса даже в обстоятельствах, оскорблявших честь Кастро Гомеса… Но бог с ней, с этой сеньорой! Не станем слишком жестоко осуждать ее… Случайно оказавшись под защитой незапятнанного имени и обретя с его помощью положение в обществе, могла ли она отважиться, при всей любви к правде, объявить любому, кого ей представляли, что и ее имя, и положение в обществе — все это ей не принадлежит, что она лишь «пользуется покровительством такого-то…». Впрочем, будем справедливы: она не обязана была давать подобные разъяснения лавочнику, который поставлял ей масло, или старой даме, сдававшей ей квартиру; думаю, что и другим — тоже, ну разве лишь какому-нибудь отцу, пожелавшему представить ей дочь, едва вышедшую из монастырской школы… Есть во всем этом и моя доля вины: неоднократно, в случаях весьма деликатных, я дозволял ей пользоваться моим именем. К примеру, так было, когда она нанимала английскую гувернантку. Англичанки так щепетильны!.. А мисс Сара к тому же девушка самых строгих правил… Но все это в прошлом. Теперь я торжественно лишаю ее имени, которое ей было дано взаймы, и она остается при своем — мадам Мак-Грен.
Карлос, мертвенно-бледный, встал. Пальцы его впились в спинку стула с такой силой, что едва не прорвали штофную обивку.
— Надеюсь, это все?
Кастро Гомес закусил губу, обиженный столь невежливым завершением беседы.
— Это все, — отвечал он, берясь за шляпу и медленно поднимаясь. — Полагаю лишь необходимым пояснить, во избежание несправедливых подозрений, что сеньора эта — отнюдь не была невинной девушкой, которую я соблазнил и теперь бросаю на произвол судьбы. Малютка Роза — не моя дочь… Я знаком с ее матерью всего три года… Она просто перешла из чьих-то объятий в мои… Могу сказать, ничуть не желая ее оскорбить, что она была моей содержанкой.
Этим словом Кастро Гомес довершил унижение соперника. И вкусил сладость мести. Карлос молча рывком отдернул портьеру у дверей. И этот резкий жест, выдававший смертную муку чужого сердца, Кастро Гомес принял достойно; он поклонился, улыбнулся и сказал:
— Нынче ночью я уезжаю в Мадрид, глубоко сожалея, что поводом к нашему знакомству послужили столь огорчительные обстоятельства… Столь огорчительные для меня.
Его легкие, беззаботные шаги смолкли, заглушенные коврами прихожей. Потом внизу хлопнула дверца экипажа и послышался стук колес по мостовой…
Карлос неподвижно сидел на стуле у дверей, обхватив голову руками. Мягкий, тягучий голос Кастро Гомеса еще звучал у него в ушах, но все услышанные им слова слились в одно ужасное сокрушительное впечатление: нечто прекрасное, сверкавшее подобно звезде, вдруг упало, разлетевшись на куски, в грязь,
