— Раз уж ваше сиятельство изволили проявить интерес к моему кабинету, — поспешно произнес Карлос, желая задержать ее, — позвольте показать вам и другую залу.
Он отдернул портьеру. Графиня подошла, похвалила кретоновую отделку, гармонично подобранные светлые тона; фортепьяно вызвало у нее улыбку.
— Что, ваши больные танцуют здесь кадриль?
— Мои больные, сеньора графиня, — неторопливо отозвался Карлос, — не столь многочисленны, чтобы составить кадриль. У меня редко бывает даже пара для вальса… Фортепьяно здесь просто символ радостных надежд: обещание выздоровления, будущих балов, прелестных арий из «Трубадура», исполняемых в кругу семьи…
— Вы изобретательны, — сказала она, непринужденно прохаживаясь по зале с Чарли, который следовал за ней по пятам.
— Ваше сиятельство даже не подозревает, насколько я изобретателен! — подхватил Карлос.
— Надеюсь, вы мне расскажете… Да, как это говорится? Ах вот: человек изобретательнее всего в ненависти.
— Ну, я, напротив, изобретательнее всего в любви, — рассмеялся Карлос.
Графиня не ответила. Остановившись возле фортепьяно, она с минуту перебирала разбросанные на нем ноты, затем дважды ударила по клавишам.
— Вы — болтун.
— О, сеньора графиня!
Графиня остановилась перед картиной — копией Лэндсира, изображавшей огромного добродушного сенбернара, который лежал, положив морду на лапы. Почти касаясь платья графини, Карлос ощущал нежный аромат вербены, всегда обильно употребляемой ею; сквозь черную вуаль ее кожа казалась еще более бледной, нежной и гладкой, как атлас.
— Ужасная картина, — пробормотала она, обернувшись. — Но Эга мне сказал, что в «Букетике» у вас есть превосходные полотна… Особенно он хвалил Греза и Рубенса… Жаль, что нельзя полюбоваться этими шедеврами…
Карлос тоже посетовал на то, что их с дедом холостяцкий образ жизни не позволяет принимать у себя дам. «Букетик» понемногу превращается в монастырь. Если так будет продолжаться еще несколько месяцев и дом их не согреется теплом и ароматом женского существа, то сквозь ковры и гобелены начнет пробиваться трава.
— И потому, — добавил Карлос вполне серьезно, — я хочу заставить дедушку жениться.
Графиня рассмеялась, и ее ровные жемчужные зубки блеснули под сенью вуали.
— Мне нравится, что вы такой веселый, — сказала она.
— Это потому, что моя жизнь подчинена режиму. А вы разве не веселы?
Она пожала плечами, затрудняясь ответом… Затем похлопав острием зонтика по лакированному ботинку, сверкавшему на светлом ковре, проговорила, не поднимая глаз, доверительно, словно открывая это себе самой:
— Говорят, что — нет, что я невесела и подвержена сплину…
Взгляд Карлоса, следуя за ее взглядом, упал на лакированный ботинок, мягко облегавший маленькую узкую ножку. Чарли отошел от матери и барабанил по клавишам фортепьяно. Карлос, понизив голос, продолжал:
— Вы, сеньора графиня, не придерживаетесь правильного режима. Вам необходимо позаботиться о своем здоровье: приходите сюда, я помогу вам советами. Мне есть что вам посоветовать!
Она с живостью прервала его, подняв глаза, озарившиеся на миг вспышкой нежности и торжества:
— Прежде обещайте мне прийти на этой неделе выпить со мной чашку чая в пять часов… Чарли!
Сынишка подошел к ней и уцепился за ее руку.
Карлос, провожая их до выхода на улицу, посетовал на безобразный вид каменной лестницы.
— Но я прикажу всю ее выстлать ковром, когда сеньора графиня окажет мне честь прийти на консультацию.
Она весело пошутила:
— Ах нет! Сеньор Карлос да Майа нам всем уже обещал, что мы будем здоровы… И, конечно, он не надеется, что я приду сюда на чашку чая.
— О, дорогая сеньора! Если я начинаю надеяться, то мои надежды не имеют предела.
Графиня остановилась, держа мальчика за руку, и взглянула на Карлоса в каком-то изумлении, очарованная столь победительной мужской самоуверенностью.
— Так, значит, вы придете? Придете?
— Приду непременно, дорогая сеньора!
Они дошли до последней ступеньки, отделявшей их от света и шума улицы.
— Позовите мне экипаж.
По знаку Карлоса наемная карета подкатила к дверям.
— Теперь, — сказала графиня, улыбаясь, — прикажите ему ехать к церкви Милосердия Господня.
— Сеньора графиня хочет облобызать стопу Спасителя на Скорбном пути?
Она, слегка покраснев, пробормотала:
— Я просто хочу помолиться…
И легко вскочила в экипаж, а Карлос, взяв Чарли на руки, с отеческой бережностью усадил его рядом с матерью.
— Да хранит вас бог, сеньора графиня!
Она поблагодарила его взглядом и наклоном головы, нежными, как любовная ласка.
Карлос поднялся в кабинет и, не снимая шляпы, стал прохаживаться по этой просторной и всегда безлюдной и холодной комнате, где еще ощущались тепло и аромат только что покинувшей ее женщины.
Смелость графини его восхитила: явиться вот так к нему во врачебный кабинет, закутанной с ног до головы в черное, под предлогом опухших миндалин у Чарли, чего не было и в помине, чтобы увидеть его, Карлоса, и, застав его врасплох, затянуть потуже узел тех едва завязавшихся отношений, которыми он с такой легкостью пренебрег…
На сей раз пророчества Эги оправдались; графиня предлагала себя Карлосу столь откровенно, как если бы просто разделась у него на глазах. Ах, будь она ветрена и непостоянна в своих привязанностях, это был бы прекрасный цветок, который стоило бы сорвать, насладиться им и после отбросить прочь. Но нет, по словам Батисты, графиня отнюдь не искательница приключений. А он вовсе не желал быть опутанным ревнивой страстью и безудержной нежностью тридцатилетней женщины, от которой потом нелегко будет отделаться… Ее объятия не пробудят его сердца; и, едва первоначальное любопытство иссякнет, оно сменится скукой надоевших поцелуев и чудовищным однообразием безлюбовного наслаждения. Кроме того, в качестве друга дома он вынужден будет терпеть, когда сеньор граф будет дружески похлопывать его по плечу и часами излагать ему своим монотонным голосом очередную доктрину… Это устрашало Карлоса… И все же, какая смелая женщина! В ее поступке было нечто романтическое, вызывающее, что взволновало его… К тому же она так восхитительно сложена… Воображение рисовало ему ее обнаженной, он почти ощущал атласную нежность ее ослепительного тела, одновременно зрелого и девственного… И вновь, как в тот вечер, когда Карлос впервые увидел ее в театре, его вводили в искушение ее волосы с пламенеющим отливом, падавшие огненной плотной волной…
Он вышел и не успел пройти нескольких шагов по Новой улице Алмады, как его нагнал Дамазо, спешивший куда-то в экипаже; Дамазо окликнул его, остановился и выглянул из окна кареты — все такой же румяный и улыбающийся.
— Я никак не мог тогда прийти! — заговорил он, завладев рукой Карлоса и с восторгом пожимая ее. — Я в совершенном круговороте! Я тебе все расскажу! У меня роман! Но я тебе все расскажу! Остерегись, не зацепить бы тебя колесом! Трогай! В магазин мужского платья!
Лошади рванули с места; Дамазо, все еще высовываясь из кареты, замахал рукой и кричал, перекрывая уличный шум:
— Дивный роман! Настоящий шик!
