покупателя для собранной им коллекции мебели и фаянса, а дом намеревался сдать; дедушка Карлоса и он сам не раз обсуждали между собой, не приобрести ли им собрание Крафта, чтобы довершить обстановку «Букетика» и обновить убранство Санта-Олавии; и вот Карлос наконец решился: ведь это дает ему счастливую возможность предложить ей дом на летние месяцы — и такой прелестный, удобный дом…
— Роза, пойди к мисс Саре, она тебя ждет, — сказала Мария Эдуарда после минутного раздумья.
Роза ушла, и Мария Эдуарда пристально взглянула на Карлоса.
— В случае если бы я не выразила желания поселиться за городом, вы бы не пошли на такие затраты…
— Я бы сделал то же самое… И все равно снял бы этот дом на полгода или год… Мне негде разместить коллекцию Крафта… Возможно, я не стал бы покупать постельное и столовое белье, обстановку в комнатах для прислуги… — И Карлос прибавил, смеясь: — Если вы захотите возместить мне убытки, мы обсудим это…
Она опустила глаза и задумалась; затем сказала:
— И все же не пройдет и нескольких дней, как ваш дедушка и ваши друзья узнают, что я поселилась в этом доме. И они, разумеется, поймут, что вы все это купили лишь для того, чтобы я там поселилась…
Карлос поймал ее взгляд, по-прежнему задумчивый и избегающий его. Он встревожился, ощутив, что она отделяет себя от той общности их интересов, с помощью которой он так стремился слить их жизни.
— Вы не одобряете моего поступка? Вы свободны выбирать…
— Как я могу не одобрять того, что делаете вы, того, что исходит от вас!.. Но…
Он подхватил, беря вновь ее руки в свои, его сердце ликовало:
— Никаких «но»! Мой дедушка и мои друзья будут знать, что у меня есть загородный дом, пока мне ненужный, который я сдал некой сеньоре. Если вы не против, мы посвятим во все это моего управляющего… Моя любимая! Если бы мы могли спрятать нашу любовь от всех людей, от их любопытных глаз и пересудов, какое это было бы счастье! Но это невозможно! Кому-нибудь всегда что-нибудь да откроется, даже если это будет всего лишь кучер, который каждодневно станет подвозить меня к вашему дому, или слуга, которому каждодневно придется отпирать мне дверь… Всегда найдется кто-нибудь, кто подметит тайные взгляды, кто догадается, куда я езжу в такие-то часы… В древности боги устраивались лучше: облако делало их невидимыми. Но мы не боги, к счастью…
Она улыбнулась.
— Сколько слов, чтобы обратить в свою веру уже обращенную!
И все умиротворяюще разрешилось в долгом поцелуе.
Афонсо да Майа отнесся крайне одобрительно к покупке Карлоса. «Это всё прекрасные вещи, — сказал он Виласе, — и они превосходно дополнят обстановку Санта-Олавии и «Букетика».
Зато Эга вознегодовал, называя поступок Карлоса «сумасбродством»; он был раздосадован этим тайным сговором, ведь к нему не обратились за советом! В особенности его разозлила догадка, что в этом неожиданном приобретении загородного дома кроется какая-то другая, гораздо более важная тайна в жизни Карлоса; и он, Эга, вот уже две недели живет с Карлосом под одной крышей, а тот так и не исповедался ему! Со времен их юношеской дружбы в Коимбре, в «Селасском замке», Эга привык быть светским духовником Карлоса; даже когда тот путешествовал, он не ленился посылать Эге «отчеты» о самых банальных любовных приключениях. Даже о романе с графиней Гувариньо, о чем Карлос вначале из деликатности умалчивал, Эга теперь был полностью осведомлен: он читал письма графини к Карлосу и даже знал, где находится дом ее тетки…
Но об этой тайне Эга не знал ничего и чувствовал себя оскорбленным. Он видел, что Карлос каждое утро отправляется с цветами на улицу Святого Франциска; он встречал его, когда тот возвращался оттуда, по выражению Эги, «ошалевший от восторга», наблюдал его счастливый покой, выражение его лица — серьезное и бездумное, ликующее и томное — такое выражение бывает только у человека, переживающего счастье взаимной любви… А Эга ничего не знал.
Несколько дней спустя Карлос и Эга, вдвоем, заговорили о предстоящих жарких месяцах, и Карлос восторженно упомянул Оливаес, похвалил вкус Крафта, тишину и покой, вид на Тежо… Подумать только: за пригоршню фунтов приобрести поистине райский уголок…
Был вечер, и друзья по-домашнему расположились в спальне Карлоса. Эга расхаживал взад-вперед, держа руки в карманах robe-de-chambre, но тут, уставший от похвал Карлоса, расточаемых дому Крафта, он нетерпеливо пожал плечами и воскликнул:
— Все эти представления о рае достойны какого-нибудь обойщика с Высокой улицы! Нечего сказать, природа — грядки с галисийской капустой… А роскошное убранство! В кабинете — старый, вываренный в трех щелоках кретон; спальня мрачная, словно часовня; гостиная — подобие мебельного склада: в ней и беседовать-то не хочется. Ну разве голландский шкаф да два-три блюда, а все остальное — ископаемый мусор! Боже, как я ненавижу этот хлам!
Карлос из глубины кресла отозвался спокойно и словно размышляя:
— Да, ты прав, кретон никуда не годится… Но я велю там кое-что обновить и сделать более пригодным для жилья.
Эга замер посреди комнаты и уставил свой блестящий монокль на Карлоса.
— Для жилья? Ты собираешься приглашать туда гостей?
— Я собираюсь сдавать дом.
— Сдавать? Кому?
Карлос не ответил и продолжал молча курить, глядя в потолок; Эга рассвирепел. Шутливо склонившись перед Карлосом почти до земли, он саркастически произнес:
— Прошу прощения. Мой вопрос был слишком груб. Я с налету пожелал взломать запертый ящик… А в подобных делах всегда имеется тайна, связанная с деликатными обстоятельствами, коих нельзя касаться даже крылом воображения… Ах я грубиян!.. Черт побери! Ну просто скотина!
Карлос продолжал молчать. Он понимал, отчего так злится Эга, и сам страдал от своей вынужденной сдержанности. Однако какой-то целомудренный стыд не позволял ему произнести вслух даже имя Марии Эдуарды. Обо всех своих прежних любовных историях он рассказывал Эге, и эти исповеди доставляли Карлосу, пожалуй, больше удовольствия, нежели сами приключения. Но сейчас это не было «приключением». К его любви примешивалось какое-то религиозное чувство; и, как всем истинно верующим, ему претило разглагольствовать о своей вере… И все же Карлос с трудом удерживался от искушения говорить с Эгой о ней; оживить перед собственным взором, очертив и выразив словами, божественно-невнятное чувство, переполнявшее его сердце. И кроме того, разве не узнает Эга рано или поздно обо всем из чьих-нибудь чужих болтливых уст? Лучше он сам расскажет ему, по-братски откровенно. Но он все еще колебался и снова закурил. Эга между тем взял свечу и стал зажигать ее от канделябра; видно было, что он обиделся всерьез.
— Ну, не сердись, не уходи, садись-ка поближе, — сказал Карлос.
И сбивчиво, припоминая разные мелкие, но дорогие ему подробности, Карлос поведал Эге все, с самого начала, с их первой встречи у входа в отель «Центральный» в тот день, когда Эга устроил там ужин в честь Коэна.
Эга слушал его, не произнося ни слова. Он предполагал, что речь пойдет об одном из тех обычных кратковременных романов, которые родятся и умирают между поцелуем и зевком; но, едва Карлос заговорил о своей любви, Эга понял по звуку его голоса, тону, словам, как велика эта любовь, как она бездонна, всесильна и вечна; он понял, что, на счастье или горе Карлоса, она отныне неотделима от его жизни. Эга рисовал себе эту выросшую в Париже бразильянку, красивую и легкомысленную, которая в отсутствие мужа встречает прекрасного юношу и, полюбив его, просто и радостно покоряется уготованному ей уделу; любовь превращает ее в натуру сильную, страстную, способную на жертвы, на героические поступки. Как всегда, перед столь возвышенными чувствами Эга терялся, ему не хватало слов; и, когда Карлос замолчал, Эга только и смог произнести:
— Ты решил с ней бежать?
— Бежать? Нет. Жить с ней далеко отсюда — это я решил окончательно и бесповоротно.
Эга с минуту взирал на Карлоса, как на чудо, потом прошептал:
— Вот это да!
