Небо над бездной

Хота забыть трудно, тем более он тогда с точностью до месяца предсказал начало войны. Но образы молодых людей могли бы стереться совсем, если бы не одно обстоятельство.

Кавказец, которого Хот назвал поэтом, сегодня один из главных большевистских вождей. Иосиф Сталин. Я вижу его часто, около года назад мне довелось удалить ему аппендикс.

В начале этого сумбурного послания я высказал предположение, что нынешние правители России действуют не по своей воле. Так вот, Сталин исключение. Он единственный из них, кто не кажется мне марионеткой. Он ведает, что творит, и планомерно, умно, расчетливо движется к некоей своей, ему одному известной цели.

Эрни, ты знаешь, меня не назовешь трусом. Но когда я встречаюсь со Сталиным, смотрю ему в глаза, мне страшно. У меня, как у собаки, шерсть встает дыбом и поджимается хвост.

Наверное, цель Сталина определяется просто: единоличная власть. Помнишь, как Хот сказал о нем и о том молоденьком австрийце: «Вожди новых масс, самых глубочайших низов человечества»? Так вот, в последнее время меня не покидает чувство, что речь шла о глубочайших низах в прямом смысле. Адская бездна, вот что разумел господин Хот. И тут правомерно говорить уже не о цели, не о политической власти, а о чем-то большем. О миссии.

Эрни, скажи, что я ошибаюсь, что это мнительность, нервное переутомление или начало старческого слабоумия. Скажи, я с радостью поверю. Но если есть хотя бы малейший шанс у Сталина добиться власти и осуществить свою миссию, я хочу, чтобы мои дети и внук успели покинуть Россию до того, как это произойдет. Обо мне речи, конечно, нет, меня не выпустят. Но они должны уехать. Иных вариантов я не вижу.

Письмо это, вероятно, попадет к тебе в виде устного пересказа. Везти его через границу слишком рискованно. Федя Агапкин, мой бывший студент, ассистент, теперь он мне как сын, ты можешь полностью доверять ему.

Интересно, как поживает тот пучеглазый австриец? Обрадуй меня, скажи, что он все-таки поступил в Академию художеств или по-прежнему зарабатывает рисованием рекламы талька для подмышек?

Обнимаю тебя. Даст Бог, когда-нибудь увидимся.

Твой Микки».

Федор поставил последнюю точку, дважды перечитал написанное, затем выдрал листы из блокнота, порвал их в мелкие клочья.

Еще далеко было до рассвета, когда они с князем вышли на платформу старого мюнхенского вокзала. Князь, хмурый, отечный, сонный, долго вспоминал название отеля, злился на водителя таксомотора, который не желал понимать его дурного немецкого.

– Это центр города, что-то морское, корабли, сражения, – повторял князь сиплым спросонья голосом, щелкал пальцами и шарил по карманам в поисках бумажки с адресом.

Наконец нашел. Оказалось, что отель называется «Адмирал», находится в Швабинге, районе университета, неподалеку от знаменитой Леопольдштрассе.

– Рядом Английский сад, если бы сейчас было лето, лучшего места для прогулок не найти, – пробурчал князь на ухо Федору, когда таксомотор пересек привокзальную площадь.

– Вы здесь уже бывали? – спросил Федор.

– В одной из прошлых инкарнаций, в конце пятнадцатого века я был королем Баварии Альбрехтом Четвертым Мудрым, – сообщил князь и зевнул со стоном.

Отель оказался маленьким, вполне уютным и недорогим. Портье немного говорил по-русски, узнал князя, обратился к нему «господин Гуржефф». Оказалось, что два одноместных номера были заказаны телеграммой неделю назад.

– То есть вы неделю назад знали, что мы отправимся в Мюнхен? – спросил Федор.

– Я все заранее знаю, я на сто, на двести лет вперед знаю, – ворчал князь, поднимаясь по винтовой лестнице, – ты меня не трогай. Я плохо спал, ты всю ночь ворочался, скрипел полкой, ходил туда-сюда. Вот мой номер, твой этажом выше. Спать буду до обеда. Тебе тоже советую. В пять спустишься вниз.

Он уже почти закрыл дверь своего номера, но вдруг остановился, медленно повернулся, взглянул на Федора и тихо спросил:

– Скажи, дорогой, что ты писал ночью в коридоре?

У Федора пересохло во рту. Князь не таращился, не делал пронзительных глаз. Просто смотрел, очень внимательно и серьезно.

– «Мне не спится, нет огня, всюду мрак и сон докучный», – произнес Федор.

– Стихи? – с легким смешком спросил князь.

– Конечно. «Стук часов лишь однозвучный раздается близ меня».

– Ты сочиняешь стихи?

– Нет. Это не мои стихи.

– Зачем же ты писал, если это другой уже сочинил?

– Я пытался вспомнить. «Жизни мышья беготня, что тревожишь ты меня?» Я очень люблю Пушкина. Тренирую память. «Стихи, сочиненные ночью, во время бессонницы». У меня как раз была бессонница, вы храпели страшно.

Князь еще минуту смотрел на него, потом покачал головой, лукаво прищурился и погрозил пальцем:

– Ай, врешь, дорогой!

– Нет. Это правда! – с вызовом воскликнул Федор, опасаясь даже подумать о том, что князь может знать про письмо.

– Врешь, вре-ешь, насквозь тебя вижу, все врешь, – пропел князь, – я никогда не храплю.

Федор едва доплелся вверх по винтовой лестнице до своего номера. Закрылся на три оборота. В зеркале над умывальником он увидел, что на губах остались едва заметные синие пятна от чернильного карандаша.

Глава двадцать вторая

Москва, 2007

Иван Анатольевич Зубов все-таки уговорил упрямого старика не брать с собой в степь Мнемозину. Щенка оставили дома у Зубова. Чтобы добиться этого, Ивану Анатольевичу пришлось привести в гости к Агапкину свою четырехлетнюю внучку Дашу.

Ребенок и щенок мгновенно нашли общий язык, обо всем забыли и занимались только друг другом. Старик хмуро наблюдал их возню, Зубов стал дразнить его: ревнуете? Вы эгоист и собственник, готовы ради трех дней накормить бедное животное успокоительным, посадить в клетку, тащить в самолете туда, обратно, лишь бы только было по-вашему.

Старик надулся, долго молчал, сопел, но все-таки согласился.

Вообще из-за этой поездки Иван Анатольевич нервничал ужасно. Агапкин категорически требовал полнейшей секретности, запретил сообщать об их прилете даже Диме Савельеву. Он считал, что Дима обязан неотлучно быть при Соне и встретить их в аэропорту ему просто некогда. Что касается двух других сотрудников службы безопасности, то им тем более знать ничего не следует. Проговорятся Кольту, а он Йорубе. И тогда все пропало.

Что все и почему пропало, старик не объяснял. Сам, без помощи Зубова, заказал по Интернету номер на двоих в какой-то маленькой частной гостинице. На вопрос Зубова, как они будут передвигаться без машины, брякнул: верхом поскачем! Зубов смиренно кивнул, но позволил себе заметить, что вряд ли удастся сразу в аэропорту Вуду-Шамбальска найти двух оседланных коней.

Рейс задерживался, аэропорт Вуду-Шамбальска не принимал из-за метеоусловий. По степи гулял ураганный ветер, мела метель. Ранним утром Зубов и Агапкин в кафе в Домодедове ждали, когда объявят посадку.

Иван Анатольевич запивал пиццу крепким кофе. Федор Федорович не спеша смаковал подтаявшее клубничное мороженое, приговаривая:

– А вот могу себе позволить, и ничего страшного.

Зубов сидел как на иголках, каждые полчаса бегал взглянуть на табло. Напротив нужного рейса все так же висело слово «задерживается».

На прилавке газетного киоска Иван Анатольевич увидел тонкий глянцевый журнал «Светоч», первый