вокруг не было. Ветер завывал внутри, вылетая сквозь разбитые стекла. На двери висел тяжелый замок. Я сбил его молодецким ударом приклада. Примерно так приложил меня намедни по голове безвестный большевик.
– Свет, – забормотал профессор. – Нужен свет!
Он принялся рыться по карманам, шуршать в темноте и вдруг с шорохом зажег спичку. По стенам заплясал неяркий отблеск.
– Что ж вы раньше не говорили, что огонь есть, – пробормотал я. – Дайте прикурить!
– Я, сударь, как-то… Право, запамятовал совсем. От волнения…
Я отобрал у профессора спичку, раскурил «Османа» из пачки, врученной мне на прощание Митенькой. Спичка еще не догорела, а я уже углядел то, за чем мы пришли.
Несомненно, профессор был безумен, если тащился от самой Москвы сюда вот с этой вот монструозной конструкцией, похожей на громадный самовар, к которому безумный конструктор присоединил в ему одному известной последовательности какие-то штыри с круглыми набалдашниками, колеса и стальные решетчатые планки. Размером она была выше человеческого роста, и в центре конструкции было пустое пространство, в которое со всех сторон целили неприятного вида стержни. На полу вокруг конструкции валялись длинные разбитые доски и груды соломы.
– Изверги! – профессор в бессильной ярости сжал кулачки и потряс ими над головой. – Вандалы! Распотрошили! Разломали!!!
Его скрутило очередным приступом. Откашлявшись, он сплюнул густым на пол и зажег новую спичку.
– Я вез в сколоченном ящике, – тяжело дыша, выдавил он. – Чтобы не повредить. На поезде, а потом еще на санях… На последние деньги нанял мужика… Еле довез… И вот… Распотрошили! Гунны! Хамы!
– Время не ждет, господин профессор, – я потянул его за рукав. – Нагляделись на ваш аппарат? Идемте!
Он безумно блеснул на меня глазами.
– Нет! Я должен показать вам… Потом вы вернетесь… Будете знать как… Сам не успею… Давайте…
Он подошел к аппарату, выронил догоревшую до пальцев спичку, принялся громыхать и лязгать чем-то в темноте.
– Идите сюда! – приказал он.
– Вы в своем уме? – выпалил я. – Не время для опытов! Сюда могут в любую минуту нагрянуть красные!
– Я хочу, чтобы вы знали… как… – частил он. – Если со мной что-нибудь случится, вы… Вы сами… Вот, заклинаю вас – крутите!
Он зажег новую спичку, указал на торчащий сбоку изогнутый стержень с ручкой, вроде тех, что используют, чтобы завести автомобиль.
Зажав в зубах папиросу, я стал крутить, лихорадочно соображая, как убедить профессора оставить эту глупую затею. Вполне вероятно, что Митенькины товарищи и сам он лежат свински пьяные по избам Покровки и отсутствия часового на посту у амбара никто не заметит. Но возможно и прямо противоположное развитие событий.
– Вот так, хорошо, – говорил профессор. – Крутите, сударь… Необходимо некоторое время…
Из груди его вырывались хрипы. Выглядел он с каждой минутой все хуже.
– Я настаиваю, – сказал я, крутя рычаг, – что нам нужно как можно скорее покинуть Покровку!
– Сударь, не рассуждайте! Извольте крутить… Это шанс! Как вы не понимаете?! И, я подумал… Знаете, что мы сделаем? Если не получится доставить машину к вам, в войска, мы приведем ее в действие прямо здесь. Я покажу, как…
По корпусу аппарата заскакали яркие белые искры. Я испуганно дернулся.
– Не бойтесь, этот огонь не обжигает! – весело сообщил профессор. – Это яркий, праздничный свет! Свет надежды!
Искры плясали теперь целыми хороводами, с треском посыпали из длинных угрожающих стержней, забили тонкими ветвистыми молниями в пустоту в центре конструкции. Профессор протянул туда морщинистую руку, и молнии стали гладить ее, виться вокруг нее, словно голодные щенки.
– Видите? – сказал он. – Ну что, сударь, изменим ход истории, а? Как вы смотрите на такое предложение?
– Безумие, – пробормотал я.
– Крутите! – повелительно бросил он. Лицо его озаряли молнии, блики плясали на пенсне. – Не возражайте! Россия надеялась на вас, а вы не смогли ее спасти! Будущего у нас нет! А скоро не будет и прошлого! Толпы красных гуннов сметут все – нашу цивилизацию, культуру, историю… Будут пасти на руинах Колизея своих коз…
– В Колизее первых христиан зверям скармливали, – перебил я.
– Софистика! Вы знаете, о чем я говорю. Есть шанс все изменить – воспользуйтесь им!
– А может, я не хочу?! – от монотонного движения у меня затекла кисть. Я начал злиться.
Он закашлялся, убрал руку от аппарата. Болезненно морщась, вытер рот ладонью.
– Как же… не хотите? Как это понимать – не хотите?
– Не вижу смысла. Не одно, так другое. Не красные и белые, так какие-нибудь лимонные и банановые. Была бы матушка Россия, а уж беды найдутся.
– Странно вас слышать…
– Ничего странного в этом нет. Ваше изобретение, конечно, имеет большую ценность для науки. И ваша вера, одержимость тоже производят впечатление. Тащить эту конструкцию через всю Россию, чтобы передать правительству Директории, – да, впечатляет…
– Что же, по-вашему, надо было отдать ее большевикам?
– Не надо было вообще ее строить, господин профессор.
Профессор с силой втянул в легкие воздух.
– Не понимаю… Неужели я ошибся в вас? Вы показались мне решительным человеком, я думал – вам можно довериться…
– Жаль вас разочаровывать. Я не такой преданный сторонник нашей власти, чтобы давать ей возможность изменить ход истории. Да и потом, как вы себе это представляете? Вы, должно быть, плохо осведомлены об истинном положении дел. И о тех людях, которым хотите помочь.
– Не понимаю, – с обидой бормотал профессор, тряся головой. – Так говорить, в вашем положении… Помилуйте, сударь… Отчего же на вашей шинели погоны?!
– Так сложились обстоятельства.
– Да вы… Да вы просто мальчишка! Вы не осознаете всех масштабов катастрофы!
– Осознаю прекрасно. Я понятия не имею и даже боюсь себе представить, что сделалось с моими близкими и друзьями, я воюю против собственного народа, защищая интересы кучки авантюристов и кувшинных рыл, жаждущих власти, интересы так называемого Сердечного Согласия, господ союзников, от которых нет никакого проку, кроме сладких обещаний и заверений в вечной дружбе. Сыт по горло, господин профессор!
– Большевики приведут мир к гибели. Не только Россию – весь мир. Вы понимаете?
Молнии плясали вокруг нас, создавая подобие светящегося шатра.
– Даже с точки зрения разума…
– Эх вы, – с досадой сказал я. – Все бы вам разумом. Вы, идеалисты, все и развалили. Одни в одну сторону тянули, другие в другую. И вот что получилось, выйдете на улицу – да гляньте. А все чистый разум. Нет бы, к чувствам прислушаться. Нет в вас искры, господин профессор, нет внутренней жизни. Вам бы все измерить вашими линейками, бирки навесить да поставить под стекло. Ничего-то вы не знаете про жизнь, хоть и умные такие, латынь учили и университеты кончали. А туда же – менять историю собираетесь…
У меня опять заныла голова. Происходящее – монотонная раскрутка рычага, все эти разряды и молнии, профессор, пребывающий на грани лихорадочного бреда, – все это было так дико и неправдоподобно, что в какой-то миг показалось мне очень веселым.
– Вы поэзию любите, профессор? – спросил я.
