телефона ближайшего магазинчика. Я же пользовался не этим телефоном, а телефоном фотографа, который жил в подвале нашего дома, о чем знали только Зыглярский и еще несколько человек.
Сообразив, что происходит нечто необычное, я в тот же день до обеда отправился к Грундману. Он сообщил мне, что неподалеку от Смоленска, в местности, называющейся Козьи Горы, немецкая армейская разведка открыла огромные братские могилы, в которых лежат убитые польские офицеры. Вскрытие могил уже начато и дало необыкновенные результаты. Жертв, по-видимому, насчитывается несколько тысяч. Городские власти, потрясенные этим открытием, намерены выслать на место происшествия делегацию поляков, которой будет оказана всяческая помощь и которая будет освобождена от каких бы то ни было совместных выступлений с немецкой пропагандой.
Пораженный этим известием, я сразу же подумал, что в Козьих Горах может оказаться какой-то след, ведущий к разгадке тайны исчезновения польских военнопленных в лагерях Козельска, Старобельска и Осташкова. После некоторого раздумья я спросил у Грундмана, почему он не обращается с этим вопросом в Польский Красный Крест — наиболее подходящее для этого учреждение как с точки зрения его статуса, так и с точки зрения веса, который в польском обществе имеет его мнение. Грундман ответил, что, по его мнению, Польский Красный Крест действительно должен этим заняться. но существуют обстоятельства, затрудняющие отношения между немецкими властями и этим учреждением. Он полагает, что эти обстоятельства мне известны.
Отношение немцев к Польскому Красному Кресту было мне действительно известно. Польский Красный Крест был единственным учреждением в Генеральной Губернии, которое сохранилось еще со времен суверенного польского государства, было единственным его следом. Охраняемый международным законом, Польский Красный Крест упорно сопротивлялся многочисленным попыткам немцев ликвидировать его. В результате, он существовал почти только формально, ибо вся его деятельность была сведена к опеке над инвалидами военных действий 1939 года.
Сообразив, что положение Польского Красного Креста может неожиданно укрепиться, если сообщение о Козьих Горах соответствует действительности, я заявил, что в случае выезда в Козьи Горы оставляю за собой право доложить о результатах своих наблюдений в Польский Красный Крест, однако сначала я хотел бы знать, кто войдет в состав этой делегации. Грундман ответил, что принять участие в работе делегации приглашены представители Главного попечительского совета и его варшавского отделения, а также представители духовенства, городского управления и судебных властей Варшавы. Все они завтра утром придут на информационное совещание в управление пропаганды. Вылет состоится через два дня самолетом. Я ответил, что в этом случае также приму участие в делегации, но поставил условием полную свободу суждения о том, что увижу, как и свободу распоряжения этой информацией. Поскольку я — представитель Польши, я намерен всеми способами делиться с польским обществом всем, что увижу в Козьих Горах, а не сидеть затаясь в своем углу. Грундман принял мои условия.
Выйдя от него, я стал быстро искать встречи как с представителями подпольных организаций, так и теми, кто был назван Грундманом. Я входил в ряды «Лагеря Сражающейся Польши» и был редактором газеты «Нурт» («Течение»). С моим шефом, Юлианом Пясецким, я непосредственного контакта не имел, а связной «Кораль» должен был появиться v меня лишь через несколько дней. Поэтому я пошел другим путем: через живущего по соседству от меня Мариана Бучковского и его связную Марту передал известие о моем разговоре с Грундманом Хуберту, тогдашнему руководителю отдела пропаганды Армии Крайовой по Варшавскому округу.
Хуберт, по словам Мариапа Бучковского, отнесся к моему сообщению пренебрежительно и сказал, что «немцы хотят надуть Гетля». На мою поездку он, однако, согласился, обязав меня по возвращении из Смоленска представить ему отчет.
Кроме того, я связался по телефону с председателем Кульским и Махницким из Главного попечительского совета. Оба они не отрицали, что им было сделано аналогичное предложение, но, подобно Хуберту, проявили некое пренебрежение к этому вопросу и даже, как мне показалось, какое-то опасение перед участием в этой делегации. Их и Хуберта позиция рассердила меня, поскольку одного отвращения перед каким бы то ни было сотрудничеством с немцами в данном случае казалось мне недостаточно. Конечно, я знал, что Катынь станет вопросом мучительным и опасным для каждого, кто к нему прикоснется. Ибо, что бы мы там ни увидели, нас ожидали атаки или со стороны немцев, или со стороны большевиков. Предвкушение этого последнего уже чувствовалось в Варшаве. […]
На аэродроме в Смоленске мы приземлились около полудня. Во второй половине дня в сопровождении немцев мы осмотрели город, вечером нам представили в офицерском казино трех офицеров из отдела пропаганды смоленской армии: двух лейтенантов и одного капитана. Вопрос о Катыни нам изложил Словенчик[110], лейтенант запаса, кажется, журналист по профессии, родом из Вильно. Из двух остальных один представился как скульптор из Инсбрука. К нашему разговору время от времени прислушивался еще какой-то лейтенант со знаками различия «Гехайм полицай»[111]. Думаю, что это был Фосс, о котором я узнал позднее.
Словенчик познакомил нас с «катынским делом» более подробно: показал фотографии леса, трупов, а также найденных при них документов. Показал он и некоторые подлинные документы, уже обеззараженные. Несколько моментов в его рассказе заслуживают внимания. Во-первых, подробности того, как наткнулись на могилы. Упоминания о них дошли до полевой полиции, которая занималась разведкой среди местного населения. Люди, живущие поблизости от Козьих Гор (так называется часть большого Катынского леса, протянувшегося вдоль Днепра по шоссе Смоленск — Витебск), утверждали, что в Козьих Горах, уже давно служивших местом казни и охраняемых НКВД, расстреляно и закопано много тысяч польских офицеров. Могилы их были обнаружены польскими рабочими, служившими в организации «Тодт». Они произвели небольшие раскопки на этой территории и, убедившись, что в могилах закопаны действительно польские офицеры, поставили на этом месте деревянный крест, фотография которого имеется, но сам крест не сохранился, будучи снесен при начале эксгумационных работ. Во всяком случае, он послужил указателем, где следовало начинать раскопки. На наш вопрос, нашли ли этих рабочих, он сказал, что пока не удалось.
Второй момент, гораздо более интересный, это факт, что Словенчик, хотя и был склонен представлять вопрос самым драматическим с точки зрения поляков образом, понятия не имел, откуда здесь появилось столько польских офицеров, и знал от местного населения лишь то, что транспорты с ними прибывали сюда из Смоленска. Поскольку же у него были копии и даже оригиналы разных найденных вместе с трупами писем и карт, он спросил нас, почему на многих страничках писем стоит адрес Козельска. Я коротко рассказал ему тогда то, что знал о Козельске, а также о Старобельске и Осташкове, внимательно наблюдая при этом за его реакцией. Реакция же его оказалась очень живой и полностью убедила меня, что о Козельске Словенчик узнал лишь теперь, от нас. […]
Назавтра утром мы поехали на автомашинах в Козьи Горы. Свернув в лес, мы остановились около огромной раскопанной ямы. Это был длинный ров, выкопанный, по-видимому, во всю длину и глубину могилы, но не охвативший ее в ширину, о чем свидетельствовали торчавшие по бокам рва головы и ноги трупов, еще оставшихся в земле. Срез по всей длине ямы наглядно свидетельствовал о том. что трупы погребались в строгом порядке и укладывались слоями, один на другой, в несколько этажей. Могила была вырыта в холмистой местности, и в ее высоких частях земля была сухой, глинисто-песчаной, нижние же ее части заливали грунтовые воды. Неподалеку начали раскапывать вторую могилу, где пока был виден еще только первый слой трупов. На раскопках обеих могил работали местные жители, русские. Возле могил стоял наспех сколоченный домик, в котором работала эксгумационная группа под руководством доктора Бутца, профессора судебной медицины Вроцлавского университета. Профессор Бутц был в мундире полковника. Работы группы лишь начались. На лесной поляне неподалеку от могилы лежало около двухсот трупов, вынутых из могилы и ожидающих судебно-медицинского вскрытия в том порядке, как были выкопаны. Трупы были пронумерованы и уложены в несколько рядов. Около домика доктора Бутца в разных местах уже лежало около двух десятков трупов, по-видимому, уже обследованных доктором. На ветвях деревьев и кустов висели части военной формы, снятой с трупов. Все вокруг производило впечатление едва только начавшейся и еще не слишком упорядоченной работы. Доктор Бутц попросил нас указать ему любой труп в могиле, который он велит тут же выкопать и чье вскрытие он произведет в нашем присутствии. Мы
