— Вот он! — и добавил: — Вор!
Когда эмоции улеглись, дело прояснилось.
Вернувшись из рейса, железнодорожник изрядно выпил с коллегами. Дома по этой причине случился скандал. В сердцах работник железных дорог, машинист первого класса и ударник труда, хлопнул дверью и ушел на речку, прихватив для успокоения бутылку самогона.
По этой причине ему нужен был напарник, ведь без «поговорить» бутылка никак не пилась. Тут и увидел железнодорожник странного человека у реки, который, поймав рыбку, очень внимательно ее рассматривал, гладил по головке и отпускал обратно. Присев рядом, первоклассный водитель паровозов- тепловозов обрел в Сане не просто чудака, но и удивительного слушателя…
И не только слушателя!
Саня своими короткими репликами, вздохами и междометиями быстро доказал железнодорожнику, что его жена только о нем думает и заботится, а, главное, что ее Сам Бог ему определил.
К концу бутылки ударник железнодорожного труда окончательно решил вернуться к семейному очагу, но прежде захотел искупаться, так как понимал: в настоящем виде дома его правильно не поймут.
Разделся и прыгнул в отрезвляющую воду! Пока доплыл на кажущийся недалекий противоположный берег, сильное течение отнесло его довольно далеко от Саниного рыбного места. Железнодорожник позволил себе немного передохнуть, да и уснул…
А Саня тем временем обратил внимание на китель своего собеседника. Блестящие пуговицы, мерцающие под лунным светом погоны и разноцветные значки не могли оставить равнодушным монастырского православного хиппи…
Не мог Саня красоту эту монахам не показать! А те уже по кельям разошлись. Лишь в храме кто-то заунывно читал Псалтирь. Саня примостился за правым клиросом, где его сморил сон: день-то долгий выдался, да еще железнодорожник уговорил рюмочку выпить. Когда Саня проснулся, иеродиакон как раз «Вечную память» возгласил. Надо же было поддержать!
Монахи так красиво поют!
Не удержишься…
Вспомнилось…
Лето 1990 года. Июль. Ночь. Оптина.
Потихоньку топаю из издательского отдела в скит, к себе в келью. До ночной скитской службы еще пара часов, поэтому движений монахов и паломников не наблюдается.
Лес. Прохладно. Воздух — нектар, причем нектар, напоенный веками истории и молитвами старцев.
Недалеко от колодца догоняю монаха, бредущего в ту же сторону, к скиту. На нем фуфайка поверх подрясника: прохладно в оптинском лесу ночью, даже летом. Невольно думаю: «Ладно я, „приписанный“ к монастырю, без особых служебных послушаний и молитвенных правил… Но чего этот брат в час ночи тут бродит?»
Догоняю инока и хлопаю его по плечу:
— Брате, ты чего не спишь-то?
— Да вот погулять решил. Благодать-то какая, да?
Инок поворачивается ко мне, и я четко понимаю, что «попал». На меня, улыбаясь, смотрит архиепископ Калужский Климент.
Послушник
Есть у меня хороший знакомый. Нынче при одной из епархий работает — владычный водитель.
Когда Владыка был еще архимандритом и наместничал в монастыре, привезло ему семейство с Украины сына своего «в монастырь поступать». Наместник взял. В послушники очень скоро зачислил, но дальше застопорилось. Так парень года три в подрясничке послушническом и отходил. Не постригали и все! Каждый пост к постригу готовился, но пост проходил, а пострига не было.
Родители и на Пасху, и на Рождество приезжали в обитель, ругали сына, мол, не заслужил, наверное, чина ангельского. Наместника упрашивали, а тот улыбался и за сына благодарил, что послушный да добрый.
Братия же сочувствовала. Некоторые, намного позже пришедшие, уже в мантии да с крестами, а знакомый мой — все в послушниках.
Пришла очередная весна, а с ней и многочисленные паломники приезжать начали. И среди них красивая такая паломница объявилась, с косой рыжей и такими же рыжими глазами-омутами. В общем, все совершилось очень быстро. В один из моих приездов в монастырь обвенчал я нашего послушника с этой красавицей. По личному благословению отца наместника. В том храме, что за монастырской оградой.
А тут и архимандрит Владыкой стал. Молодую чету с собой забрал, в епархию.
И до дня нынешнего семейство бывшего послушника с Украины и рязанской паломницы при архиепископе. Он водителем у архиерея, а жена его хором церковным управляет.
Детишек рыжих нарожали…
Альпинистка моя, скалолазка моя…
Оптину вспомнил… Была там раба Божия — альпинистка бывшая, в конторе монастырской за пишущей машинкой трудилась.
Она стремилась в монашество, и приехала в Оптину получить благословение, так как ее духовник, приснопамятный Зосима (Сокур), своего благословения не дал.
Монастырские духовники ответили тем же. Вот суть их резюме: «Взбирающийся на гору лишь для ее покорения — монахом быть не может».
Могу расширить: лазать по горам — дело препаршивое, по причине духовной пагубности и опасности для жизни лазающего.
У нас громадный свод агиографии. Будьте любезны, уважаемые защитники козлопрыгания по камням, расщелинам и пропастям, приведите хоть один пример из жизни подвижников, говорящий о том, что для лицезрения красоты мира надо взобраться на гору. Нет таких примеров!
Таланты надлежит приумножать, а тот, кто рискует Божьим даром — здоровьем и жизнью, — подобен рабу, закопавшему свой талант в землю.
III. Прихожане
Александровна
Умерла Александровна. Преставилась. Проснулась утром, попросила у Степана (мужа своего, старосты нашего храма) просфорку и водички свяченой, скушала и, тихонько закашлявшись, — захрипев, — отошла ко Господу.
