Гнёт ее заботы

И летучие мыши с младенцев чертами ей вторили свистом

И взбивали крылами фиолетовый сумрак вокруг,

И кишели вниз головой на почерневшей стене,

И с небес до земли вырастали башни,

Что несли поминальный звон, эти дни охранявший,

И взывали водоемов и колодцев пустых голоса.

— Т. С. Элиот, Бесплодная земля

На следующий день наступила суббота, и Кроуфорд мало что делал, кроме как ел и спал.

В воскресенье рано утром его разбудило щебетанье и порхание птиц в ветвях раскинувшегося за окном дерева, и по меньшей мере целый час он просто лежал в кровати, наслаждаясь мягкостью матраса и теплой тяжестью одеял.

В конце концов, дверь бесшумно качнулась внутрь, и на него глянул слуга Байрона Джузеппе; видя, что Кроуфорд уже проснулся, мужчина ретировался и вернулся с тарелкой фасолевого супа. Кроуфорд с удовольствием съел его и откинулся в кровати, смутно сожалея, что не попросил слугу принести ему каких- нибудь книг… когда ему пришло на ум, что Джозефина должно быть лишь недавно отправилась спать. Он надеялся, что она все еще остается в Каза Магни, а не ночует где-нибудь на улице среди деревьев.

Он посмотрел на стоящую на прикроватной тумбочке выскобленную до дна чашку супа, спрашивая себя, что же в эти дни ела она. Ей нужно есть печенку и изюм, подумал он, чтобы восстановить кровь, которую она, безусловно, теряет каждую ночь; к тому же ей теперь приходится есть за двоих. Интересно, она хотя бы знает, что, по всей видимости, беременна.

? Проклятье, ? устало прошептал он и выпростал свои исхудавшие ноги из-под одеял. Он был одет в длинную ночную рубашку, и сейчас оправил ее, прикрывая свои приводящее в уныние белые костлявые колени. Миг спустя он набрал в легкие воздуха и поднялся, покачиваясь и чувствуя головокружение от этой внезапной высоты, а затем, волоча ноги, направился к двери.

Джузеппе вошел как раз в тот момент, когда он потянулся к ручке, и внезапно открывшаяся дверь ударила Кроуфорда в плечо; он потерял равновесие и со всего размаху сел на ковер.

Слуга раздраженно тряхнул головой, наклонился и с унизительной легкостью обхватил Кроуфорда за плечи и поставил его обратно на ноги.

Мужчина указал на видневшуюся за спиной Кроуфорда кровать.

Усилием воли Кроуфорд сдержал порыв потереть помятые руки. ? Хорошо, ? сказал он, ? но передайте Байрону, когда он проснется, что мне нужно с ним поговорить.

? Он уже поднялся, ? сказал Джузеппе, ? но ему слишком нездоровится, чтобы с кем-нибудь говорить.

Кроуфорд задавался вопросом, почему этот человек, казалось, испытывал к нему неприязнь. Может, он слышал, как Кроуфорд провел свой последний месяц, и осуждает нефандос; или, может, просто потому, что дети Ханта вгоняют всех слуг в дурное расположение духа.

Кроуфорд покорно вернулся обратно и сел на постель, но когда слуга вышел, он снова с трудом поднялся на ноги.

В коридоре никого не было, и он, ковыляя по холодному каменному полу, добрался до комнаты Байрона и постучал в массивную дверь.

? Входи, Зеппи, ? откликнулся Байрон, и Кроуфорд отворил дверь.

Как и большинство внутренних комнат итальянских домов, в которых Кроуфорду довелось побывать, спальня Байрона была темной и безрадостной. Кровать, на которой лежал лорд, выделялась в полумраке черной укрытой пологом необъятной конструкцией, на спинке которой, заметил Кроуфорд, был изображен герб Байрона.

? Какого черта ты здесь делаешь? ? сердито спросил Байрон, садясь на постели.

? Я слышал, ты болен.

? Что-то я сомневаюсь, что ты пришел справиться о моем здоровье. Он откинулся обратно на украшенные кисточками подушки. ? Да, я болен. Думаю, он негодует, что я пробыл так долго в море. Она ревнует по поводу времени проведенного вне ее власти, так что теперь, в наказание, терзает меня лихорадкой с удвоенной силой.

Кроуфорд знал, что оба местоимения адресовались одному и тому же существу. ? Пора начинать, ? сказал он, без приглашения садясь в богато украшенное кресло, стоящее возле кровати. ? В любой день Хант может уплыть с этим чертовым сердцем в Англию, да и ты, судя по всему, не становишься сильнее.

? Не домогайся до меня, Айкмэн ? я делаю это для твоей чертовой жены…

? А так же для себя и оставшихся у тебя детей.

… И не перебивай меня, черт возьми! Не могу же я путешествовать в таком состоянии! Да ты и сам развалина, ты только посмотри на себя! Мы не можем отважиться на столь рискованное предприятие, пока… не сделаем все, что в наших силах, чтобы оно могло увенчаться успехом.

На столе возле головы Байрона лежала доска для писания и рукописные листы, и Кроуфорд, глаза которого к этому времени уже достаточно приспособились к царящему в комнате полумраку, смог разобрать, что листы были исписаны характерными восьмистишиями[378]. Вероятно, это было продолжение Дон Жуана, по-видимому, бесконечной поэмы, которую Байрон начал писать в Венеции в 1818.

Байрон проследил за его взглядом, и теперь открыл было гневно рот ? но Кроуфорд вскинул руку, призывая его замолчать.

? Я сказал что-нибудь? ? спросил Кроуфорд. ? Я ни слова тебе не сказал.

Байрон, казалось, немного расслабился. ? Да, верно. Вот что, если тебе так уж необходимо проявлять кипучую деятельность, почему бы тебе не пойти и не стянуть сердце? Хант хранит его на полке внизу.

? Надеюсь, хоть дети его туда не доберутся.

Байрон моргнул. ? Нет, если не догадаются притащить стул, теперь, когда ты об этом упомянул ? если здесь, конечно, остался еще хоть один стул, который они не разломали. Так что думаю, было бы хорошей идеей, пойти тебе и сделать это прямо сейчас.

Байрон совершенно очевидно не горел желанием составить ему компанию, так что Кроуфорд покинул комнату, доковылял до лестницы и начал спускаться вниз.

На лестничной площадке восседал бульдог Байрона, но он лишь поднял голову и покосился на Кроуфорда, когда тот с опаской прошаркал мимо. Кроуфорд припомнил, что Байрон не раз внушал собаке не «позволять никаким чертовым Кокни[379]» подниматься наверх в его апартаменты. Теперь, спускаясь по последним ступеням, он улыбнулся. На обратном пути, сказал он себе, не забудь сказать Привет, песик, с самым что ни на есть культурным выговором.

Очутившись в парадном холле, он быстро прошаркал к арочному проходу, который вел в комнату, что служила Хантам гостиной. Комната была пуста, хотя каракули на стенах напомнили ему, что дети могут появиться в любую минуту.

Коробка стояла на каминной полке, и он пересек комнату и снял ее. Крышка была не закрыта ? и он, повинуясь внезапному порыву, открыл ее и впился взглядом в обуглившуюся глыбу находящуюся внутри.

Снова его посетило испытанное ранее чувство чудовищной несообразности, космического противоречия, которым она являлась. С чувством тошноты он поспешно захлопнул крышку.

Он вернулся обратно в холл, но сделал лишь два шага по направлению к лестнице, когда услышал, как кто-то неумело пытается открыть тяжелую входную дверь за его спиной; он поспешно скользнул в темнеющую справа узкую арку и обнаружил себя в просторной комнате с каменным полом, тускло освещенной солнечным светом, льющимся через несколько маленьких шестиугольных оконцев.

Воздух здесь был теплее и благоухал запахами чеснока и вяленой ветчины