Наконец Торак заговорил не своим, глухим голосом:
— Я Великий Тис, — сказал он порывам ветра. — Я старше Леса. Я родился у корней Первого Древа. Я был семечком, когда последние снега Великого Холода растаяли и растворились в земле, был ростком, когда пришла Волна. Я не знал сна. Но я знал гнев…
Ренн не знала, что ей делать. Ее колдовство было недостаточно сильным, чтобы призвать обратно его души. Молясь хранителю племени, она протянула руку.
Торак выпрямился на ветке и пошел.
Боль рывком вытащила его из забытья: вороний клюв тянул его за мочку уха.
У него кружилась голова. Ветер дул в лицо, в голове шумели деревья.
— Торак! — Голос Ренн донесся до него откуда-то издалека. — Торак, смотри на меня. Только на меня.
Ворон слетел с плеча Торака, и он пошатнулся. Под ногами качнулась земля.
Это не земля.
— Смотри на меня, — приказала Ренн. Она припала к основанию широкой ветви, одной рукой схватив веревку, обвязанную вокруг ствола, другую вытянув ему навстречу. — Не смотри вниз!
Он посмотрел вниз. От такой высоты кружилась голова. Далеко внизу на змеистых корнях тиса кто-то сидел на корточках. Он разглядел пепельные волосы и бледное, обращенное вверх лицо. Он покачнулся.
Голос Ренн привел его в чувство:
— Торак. Иди… ко… мне.
Ее темные глаза словно притягивали его.
Он опустился на колени и пополз к ней.
— Ты что же,
Торак потряс головой. Он дрожал, и ему было дурно, хуже, чем с ним когда-либо бывало на ее памяти. Все, что она могла сейчас сделать для него — помочь спуститься с дерева.
— Не помнишь даже, как отвязывал веревку и полз по суку? Ничего?
— Ничего, — сказал он заплетающимся языком.
Наконец она открыла бурдюк с водой.
— Вот. Тебе станет лучше.
Он не ответил. Он сидел, облокотившись спиной на ствол тиса, всматриваясь в его ветки.
Ветер улегся, близился рассвет. Рип и Рек устроились на нижних сучьях и мирно спали, наевшись конины, которой Ренн поделилась с ними в благодарность. Она сомневалась, что Торак вообще видел их. В его глазах светился какой-то странный нездешний свет, и, приглядевшись, она заметила, что они больше не были светло-серого цвета. В глубине его глаз появились зеленые крапинки.
— Я видел его, — сказал Торак. — Видел Тиацци. Он недалеко от Гор. Создает заклятия. Он думает, что сможет править Лесом.
Юноша встал на четвереньки, и его вырвало. Когда все закончилось, он обессиленно облокотился на дерево.
— Я уж думал, я никогда не вернусь.
— Что ты имеешь в виду?
Он закрыл глаза.
— Когда твоя душа вселяется в тело ворона, или медведя, или лося, ты остаешься в теле этого создания. Но деревья… они нераздельны. Для них думать, говорить, блуждать душой — все едино. Ты блуждаешь от дерева к дереву, от ясеня к березе, от березы к падубу. Быстрее и дальше, чем ты можешь себе представить. — Он сжал виски. — Так много
Ренн могла только бессильно наблюдать. Больше всего ее беспокоило то, что все это время, пока его душа блуждала, его тело двигалось. Такого раньше не случалось.
Она знала, что люди порой ходят во сне, если их телесная душа выскальзывает из тела во время сна. Тело блуждает, пытаясь найти бродячую душу, и обычно они возвращаются вместе прежде, чем кто-то из них успевает выйти из укрытия. Но она не знала, что это может означать в случае с Тораком.
— Зачем ты сделал это, Торак? Зачем сейчас было отправлять свою душу блуждать?
Он открыл глаза.
— Чтобы найти Тиацци. — Он помедлил. — Я вижу его, Ренн. Порой лишь мельком вижу светлые волосы. Порой он стоит прямо передо мной. С него стекает вода. Он смотрит с упреком.
По ее спине побежал холодок. По лицу Торака она поняла, что он говорит о Бейле.
Она вспомнила день погребального обряда, когда Торак стоял на пляже и выкрикивал имя Бейла навстречу небу. Словно желая, чтобы дух преследовал его.
— За что ему осуждать тебя? — спросила она.
Он откинул голову, достаточно сильно и больно стукнувшись ею об ствол.
— Мы повздорили. Я ушел один.
— О, Торак! Почему… почему вы повздорили?
Он отвел взгляд.
— Он собирался попросить тебя остаться с ним.
Ренн почувствовала, как жар прилил к ее щекам.
— Он не хотел ссориться, — начал Торак. — Это я виноват. Я начал. Я оставил его на страже одного. Поэтому его убили.
Вокруг них просыпались птицы. Ренн видела, как капельки росы сверкают на завитках папоротника, напоминавших толстых гусениц. Шмель толкался вокруг цветков сон-травы.
«Столько страдания, — подумала она. — Бейл погиб. Все его племя горевало. Фин-Кединн пострадал. Торак мучался от чувства вины. И все это из-за Тиацци».
До сих пор она не понимала, как далеко распространилось зло Пожирателей Душ, словно трещины на заледеневшем озере.
— Торак, — наконец промолвила она, — это не значит, что это твоя вина. Тиацци убил его. Не ты.
Пчела опустилась на колено Тораку, и он наблюдал, как она с трудом карабкается по нему.
— Тогда почему он преследует меня? Я должен выполнить свою клятву, Ренн. Иначе он вечно будет преследовать меня.
Она поразмыслила над его словами.
— Возможно, ты прав. Но я тоже буду с тобой. И Волк. И Рип и Рек. — Она замолчала. — Только с этого момента не проси меня вернуться обратно в племя.
Губы Торака изогнулись, и он фыркнул. Помогая пчеле забраться на ладонь, он пересадил ее на лист лопуха.
Наступил рассвет, а они сидели рядом, наблюдая, как солнечный свет проникает в Лес.
Помолчав немного, Торак спросил:
— Если бы он попросил тебя остаться с ним, ты бы согласилась?
Ренн повернулась и уставилась на него.
— Как ты можешь спрашивать об этом? — спросила она раздраженно.
Он был в замешательстве.
— Прости, я… Это значит «нет»?
Она открыла было рот, чтобы ответить, но в это мгновение вернулся Волк, его морда была темной от крови. Обдав их затхлым запахом падали в качестве приветствия, он лизнул Торака в подбородок, и они обменялись одним из своих многозначительных взглядов.
Ренн спросила, что Волк сказал ему.
— Яркий Зверь, — ответил он. — А еще… я не уверен, что-то поломанное. Мысли? Душа? Сломанная душа?
— Безумие, — произнесли они вместе.
Но времени задуматься над тем, что это означает, у них не оказалось.
