всегда присылал и привозил ей подарки, а отправляясь в очередное путешествие, наказывал управляющему: 'Нужно только как-нибудь обставить Макарьевну, чтобы она не скучала. Расходы я для этого сделаю какие угодно. Пусть откуда хочет выпишет себе подругу или возьмет кого-либо из родственников — я на все согласен, лишь бы моя любимая старуха могла жить спокойно'.
Еще в июне 1881 года Пржевальский купил Слободу, небольшое имение верстах в ста от Смоленска, на берегу сказочно прекрасного озера Сопша.
'Местность вообще гористая, сильно напоминающая Урал. Озеро Сопша в гористых берегах, словно Байкал в миниатюре… Лес — как сибирская тайга, и рядом леса пошли на сто верст'.
Хозяином Пржевальский был требовательным, рачительным, но весьма своеобразным. Сельское хозяйство меньше всего заботило Николая Михайловича. 'Я смотрю на имение не как на доходную статью, — писал он, а как на дачу, в которой можно было бы отдохнуть после трудов. Для кого мне собирать: детей у меня нет, а для себя? — мне ничего не надо'.
В Слободе Пржевальский разбирал коллекции, обрабатывал дневники, писал отчеты. Итогом каждой новой экспедиции становилась новая книга. Пятую из них — 'От Кяхты на истоки Желтой реки…' — Пржевальский открывает интереснейшей главой: 'Как путешествовать по Центральной Азии'. В ней много разделов: 'Снаряжение', 'Укладка багажа', 'Продовольствие', 'Гигиена', 'Обыденная жизнь в пути'… Но нас интересуют два: 'Личность путешественника' и 'Факторы успеха'.
— Цветущее здоровье, крепкие мускулы, сильный характер, энергия и решимость, научная подготовка, прирожденная страсть к путешествию, беззаветное увлечение своим делом, — перечисляет Пржевальский необходимые путешественнику качества.
— Должен быть отличным стрелком, не должен гнушаться никакой черной работы, не должен иметь избалованных вкуса и привычек, не должен знать простуды, должен иметь ровный, покладистый характер…
Всеми этими качествами Пржевальский обладал в полной мере. Друзья особо отмечали, может быть, самые главные черты его характера: 'Николай Михайлович был человеком вполне чистым, правдивым до наивности, откровенным и верным другом'. Он оставался всегда искренним в проявлении чувств — симпатии, любви, ненависти. И когда случалось ему ошибаться, разочаровываться в людях, он страдал до слез.
Во втором путешествии не оправдал надежд Николая Михайловича некий Евграф Ш., и Пржевальский записывает в дневнике:
'20 сентября. Тяжелый день. Сегодня я отправил обратно в Кульджу, а оттуда в полк Ш., оказавшегося совершенно негодным для экспедиции (по своей умственной ограниченности и неспособности к какому-либо делу). Ни снимать птиц, ни стрелять, ни делать съемки — ничего не умел бедный Евграф. Сначала я думал, что он научится всему этому, но вот прошло уже более месяца, а Ш. остался тем же… Я вынужден был его прогнать как человека совершенно бесполезного. Тяжело мне было решиться на это, Евграф ко мне лично привязан, притом он доброй души… Однако необходимость взяла верх. Я отправил Евграфа, хотя вчера вечером и сегодня утром я плакал несколько раз как ребенок…'
Пржевальский всегда очень тщательно подбирал участников экспедиции, особенно своих помощников. Желающих было предостаточно, но зачастую ни одна из кандидатур не казалась Николаю Михайловичу подходящей.
'Надо втолковать желающему со мной путешествовать, что он ошибется, если будет смотреть на путешествие как на средство отличиться и попасть в знаменитости. Напротив, ему придется столкнуться со всеми трудностями (и лишениями), которые явятся непрерывною чередою на целые годы; при этом его личная инициатива будет подавлена целями экспедиции, он должен будет превратиться в бессловесного исполнителя'.
Помощниками его становились всегда совсем молодые люди: 16-летний Ягунов, 20-летний Пыльцов, 18-летний Эклон, 23-летний Роборовский, 20-летний Козлов.
'Особенной грамотности и дворянской породы от юноши не требуется! считал Пржевальский. — Желательно, чтобы юноша поехал по увлечению, а не из-за денег… Прежде всего нужен хороший человек'.
Он относился к ним как к сыновьям. Ягунов по его настоянию (и протекции) поступил в юнкерское училище, Козлов сдал экзамены за реальное и тоже поступил в юнкерское, Роборовский готовился к экзаменам в Академию Генерального штаба.
Ф. Л. Эклон был помощником начальника во второй — Лобнорской экспедиции. После возвращения в Петербург награды, почести слегка вскружили голову Федору Леонтьевичу. Пржевальский пишет письмо:
'Дорогой мой Федя!.. Теперь начну внушение, которое ты не только прочитай, но и прими к сведению. Жизнь самостоятельная в полку оказала на тебя уже то влияние, что ты сделался в значительной степени mon cher'om. Кокетки, рысаки, бобровые шинели, обширные знакомства с дамами полусвета все это, увеличиваясь прогрессивно, может привести если не к печальному, то, во всяком случае, к нежелательному концу: сделаешься ты окончательно армейским ловеласом и поведешь жизнь пустую, бесполезную. Пропадет любовь к природе, охоте, к путешествиям, ко всякому труду. Не думай, что в такой омут попасть трудно, наоборот, очень легко, даже незаметно, понемногу…
Во имя нашей дружбы и моей искренней любви к тебе прошу тебя перестать жить таким образом. Учись, занимайся, читай — старайся наверстать, хотя сколько-нибудь, потерянное в твоем образовании. Для тебя еще вся жизнь впереди — не порти и не отравляй ее в самом начале…
Я не говорю, чтобы ты совершенно отказался от удовольствий, но стою на том, чтобы эти удовольствия не сделались окончательно целью твоей жизни. Послушай меня, Федя!..
Пиши. Искренно тебя любящий Н. Пржевальский'.
Некоторое время спустя Эклон повинился, и Пржевальский пишет: 'Дорогой Федя! Ты просто подарил меня своим письмом: оно рассеяло закравшиеся было сомнения насчет твоего гулящего поведения и еще более убедило меня, что я имею в тебе нелицемерного, искренно преданного друга. Верь, что со своей стороны я тебя люблю всею душою — ты мой питомец, ты мой свет'.
Ко всем своим спутникам Николай Михайлович относился по-отцовски, лучше сказать, как старший брат. Они были друзьями. У них были свои дорогие им обычаи, шутливые ритуалы, понятные только им, шутки. У каждого — шутливое прозвище: казак Телешов — Телешка, казак Дондок Иринчинов — Дидон, Козлов — Кизо, Пржевальский — Пшева.
Заканчивая четвертое путешествие, Николай Михайлович в приказе по экспедиции с законной гордостью писал: 'Мы пускались в глубь азиатских пустынь, имея с собою лишь одного союзника — отвагу; все остальное стояло против нас: и природа, и люди… Мы жили два года, как дикари, под открытым небом, в палатках или юртах, и переносили то 40-градусные морозы, то еще большие жары, то ужасные бури пустыни… Но ни трудности дикой природы пустыни, ни препоны со стороны враждебно настроенного населения ничто не могло остановить нас. Мы выполнили свою задачу до конца — прошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых еще не ступала нога европейца. Честь и слава вам, товарищи! О ваших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную… от имени науки, которой мы служили, и от имени Родины, которую мы прославили'.
Не правда ли, удивляет это слово 'товарищи', с которым полковник царской армии обращается к рядовым солдатам, казакам. Да, они были товарищами — без различия чинов и званий. Ели из одного котла, вместе мерзли, голодали; когда приходилось, вместе смотрели в лицо смерти. Он имел право написать: '… мы все одна семья'.
Некоторые казаки, солдаты участвовали в двух, трех, четырех экспедициях Пржевальского. И слова телеграммы П. Чабаева и Д. Иринчинова, спутников по первому путешествию, — это не только слова: 'Память о Вас перейдет из рода в род, с Вами готовы в огонь и воду'.
Сохранилась часть переписки Николая Михайловича с забайкальским казаком Пантелеем Прокопьевичем Телешовым. По настоянию Пржевальского он выучился читать и писать, освоил работу препаратора. И вот первое, еще не очень грамотное письмо из Кяхты: '…обучаюсь в грамоте, печатное теперь могу читать прямо, а не по складам, присланные вами книги я прочитал все, а писал сейчас лично это писанное мною письмо'.
Несколько месяцев спустя: '…учусь грамоте учительнице вечерами; умею читать писать, знаю четыре действия из арифметики, меры; познакомился с картой Китайской Империи и Тибета, знаю реки, горы и
