Действительно, разглядела следы, на которые он показывал, подивилась, как быстро он установил, что их оставили безвредные мустанги.
Она спрыгнула с повозки, напилась чистой, вкусной воды из ручья и села среди густой травы и полевых цветов, наблюдая, как Роман ведет лошадей к воде, и предалась воспоминаниям.
Представила длинные проходы библиотеки, наполненные старыми книгами, утомительные часы, которые проводила, бегая по ним в поисках какой-нибудь информации, припомнила старых профессоров с бородами, в очках и с длинными костлявыми пальцами; даже припомнила, как пахло от профессоров — пылью, быть может, от бесконечного хождения по тем же душным библиотечным проходам.
Сейчас она тоже изучала проходы — бесконечные ленты пыльных дорог, окруженные свежей растительностью, счастливыми птицами, чистыми успокаивающими бризами. Ее нынешний профессор не носил ни бороды, ни очков, имел пальцы, хотя и длинные, но мускулистые и смуглые, которые, переплетаясь с ее пальцами, согревали и возбуждали.
От него не пахло пылью, а пахло солнцем и кожей, и он обладал знаниями, которых нельзя было отыскать на пожелтевших книжных страницах. Часто улыбался, делясь с ней своей мудростью, она отвечала тем же, упиваясь его уроками, словно каждая капля таких знаний была ценнее предыдущей.
Он носил имя Роман, и мир, который открывал ей, оказался таким прекрасным, что она не знала, как сможет оставить его.
Эта мысль настолько поглотила ее, что Роман обратил внимание.
— Почему так затихла?
Она провела ладонью по густой массе травы и цветов.
— Думаю.
Ее ответ встревожил его: он делал все возможное, чтобы отвлечь ее от будущих планов, и кое-что удалось, но понимал, что это вопрос времени, — снова задумается над своими планами.
— Ты думаешь о ребенке, о Бразилии, о докторе Уоллэби и его исследованиях? — Он сел рядом с ней, рассеянно срывая цветы, растущие вокруг него.
Она смотрела, как он ногтем проделывал отверстие в стебле каждого цветка, через которое просовывал другие стебли до тех пор, пока не получилась длинная цепочка из цветов.
— Когда-нибудь делала так, Теодосия? — Связал два конца — получилось маленькое ожерелье.
— Нет, Роман, никогда.
Надел ей ожерелье через голову и, когда расправлял на плечах, яркая бабочка запорхала у ее лица.
— Я иногда делал такие цепочки, а моя кобыла Ангель носила их вокруг шеи и, в конце концов, съедала. Теодосия тоже сделала ожерелье, поменьше, и венчала им голову Романа.
— Вот. Теперь ты — Его Величество Король Роман.
Он наклонился и поцеловал ее мягкую щеку.
— Когда мы только познакомились, ты не относилась ко мне, как к королю.
— Тогда я не знала, как к тебе относиться, — ответила она, проведя ладонью по его руке. — С тех пор я сделала кое-что, чего никогда не позволяла раньше.
«И есть еще так много, что я хотел бы показать тебе, Теодосия». Он уложил ее на землю и лег рядом.
— Закрой глаза и посмотри на солнце. Через некоторое время ты начнешь видеть пучок кружащихся цветков.
Она так и сделала, и увидела цветы, о которых он говорил. Было так незатейливо — наблюдать, как они вертятся.
Это принесло ей такой покой.
— Роман, — позвала она, не открывая глаз. Он тоже лежал с закрытыми.
— Что?
— Я не думала о ребенке, Бразилии, докторе Уоллэби или исследовании. Размышляла, как мне хорошо с тобой. — Помолчала, пытаясь определить, откуда нахлынула внезапная печаль. — Буду скучать без тебя, Роман Монтана.
Это признание усилило его подозрение — все еще собирается осуществить свои планы, а затем вернуться в тот мир, в котором для него не было места.
Он поднялся и некоторое время наблюдал, как лошади пьют из ручья. Настанет день, и только одна лошадь будет пить из ручья — Секрет останется его единственным компаньоном.
— У меня для тебя кое-что припасено, Теодосия. Она открыла глаза и тоже села.
— Купил в Энчантид Хилл, — продолжил Роман, беря ее за руку и гладя тоненькие пальчики, — но… ну, тогда разозлился и не отдал.
Он встал, сходил к ручью, где стоял Секрет, и вытащил из седельной сумки желтую коробку. Солнце осветило ярко-красную ленту, и он порадовался, что попросил завернуть подарок.
— Что это? — спросила Теодосия, когда получила коробку.
Сунув руки в карманы, он ухмыльнулся.
— Можем сидеть здесь неделями, но ты так и не угадаешь. Не проще ли поступить разумнее — открыть ее.
В ответ она показала язык. Ему никогда не приходилось видеть, чтобы так делала прежде.
— Ну?
Теодосия медленно начала раскрывать подарок — целых пять минут ушло на развязывание красной ленточки. Роман едва удержался, чтобы не взять у нее коробку и самому не разорвать бумагу.
— Ради Бога, Теодосия, ты хочешь получить этот подарок или нет?
Нетерпение рассмешило ее.
— Наслаждаюсь предвкушением этого момента, Роман.
Чтобы еще сильнее раздразнить его, она перестала открывать подарок, лишь поглаживала пальцами желтую обертку, и только уловив искру раздражения в его глазах, открыла коробку — внутри лежала кукла с пухленьким личиком из орехового дерева; золотистая солома заменяла волосы, а оранжево-голубое ситцевое платье было надето на туловище из мешковины, набитой перьями.
— Это не антиквариат, понятно? — заявил Роман. — Ее не нужно класть под стекло и глазеть, можно играть и не бояться испортить. Худшее, что иногда случается, — отрывается голова, но не страшно, всегда можно приклеить на место.
— Ошибаешься, Роман. Он нахмурился.
— В чем?
Теодосия погладила жесткие соломенные волосы куклы.
— Эта самая ценная, потому что ты подарил ее мне. — Вспомнив, что она однажды рассказывала о коллекции их трехсот кукол, с которыми не играла, поняла значение подарка.
— Ты расстроишься, если я заплачу?
— Ты уже вроде плачешь, — ответил он, видя, как несколько слезинок упали на коричневое кукольное личико.
Прижав куклу к груди, Теодосия подняла глаза на мужчину, подарившего ей радость; длинные волосы цвета воронова крыла блестели в вечернем солнце, глаза казались голубее небес, на подбородке глубокая впадинка, добрая улыбка.
Рост и сложение всегда изумляли ее — такая великолепная внешность удивительно гармонировала с его мастерством и знаниями, хотя у него почти не было образования, и все же…
И все же Роман Монтана — один из умнейших людей, которых она знала.
Некоторые, размышляла она, используют свой ум и знания в стенах лабораторий, и немного оставалось такого, чего они бы не знали или не понимали в пределах своего научного диапазона.
Лабораторией Романа был весь мир, вокруг него не замыкались стены, и почти не было таких явлений, которых бы он не знал или не понимал в пределах своего природного простора.
Она задумалась: мудрость не определяется количеством страниц прочитанных книг, не всегда является следствием учебы, а гений необязательно тот, кто удостоился академических наград, необязательно…
