— Накройся одеялами. Снова повиновалась.
— Подними рубашку до талии, закрой глаза и думай о чем угодно, кроме того, что будет происходить.
Она выполняла все так, как он говорил, но остановилась на полпути.
— Роман, прекратим эту игру. Он сощурил глаза.
— Делай то, что говорю, Теодосия.
Он не шутил — поразительно сексуальный звук его голоса убеждал в этом. Пришлось подтянуть рубашку к талии и закрыть глаза.
— Тебе хотелось полной темноты, ты ее получила, — пояснил Роман. — Что бы ни происходило, не открывай глаза. — Он опустился рядом. — Хочешь, чтобы я остался в бриджах или без? Можно делать и так и эдак.
Его вопрос усилил ее томление.
— Без.
Он вытащил ее руки из-под одеяла, лаская большими пальцами тыльные стороны ладоней, располагая их на застежках своих бриджей.
— Обжог руки, готовя рагу, и не могу справиться с пуговицами. Придется помочь.
Девушка удивленно открыла глаза, но в следующую секунду почувствовала, как рука Романа прикрыла их.
— Просил же не открывать глаз, Теодосия. Немного повозившись, она сумела расстегнуть пуговицы — огонь желания просто пожирал ее. Она готова была поклясться, что языки пламени обжигали пальцы, а они вырывались из твердого тела Романа.
— Теодосия, — поторопил Роман.
Расстегнув все пуговицы, стянул бриджи и нижнее белье, услышала, как он пошевелился, поняла, что с этим закончено, — он обнажен.
Потянулась, чтобы коснуться его, Роман перехватил руку.
— Никаких прикосновений, и не вздумай открывать глаза.
Такое расстройство охватило ее, что она застонала.
— Ты обнажен, а я нет.
— Знаю.
— Но…
— Готовлюсь проникнуть в тебя, Теодосия, — прошептал он ей на ухо, — собираюсь выплеснуть свое семя. А ты, мой маленький милый гений, будешь думать о совершенно отвлеченных вещах.
Она попыталась открыть глаза, но он снова положил на них руку.
— Роман…
— Проникнуть в тебя, — пробормотал он еще раз. — Вот так.
Она почувствовала, как его пальцы скользнули в нее и вскрикнула от наслаждения.
— Думай об отвлеченных вещах, Теодосия, — проворковал Роман, водя большим пальцем по самому чувствительному месту ее женской плоти. — Если бы думала, то не чувствовала бы удовольствия. Подумай о… мм, селезенках.
Хотелось побранить его, но наслаждение, которое разливалось по ней, делало разговор невозможным, она беспокойно заерзала под его рукой.
— Конечно, не собираюсь проникнуть в тебя только пальцами, — продолжал Роман, придвигаясь к ней поближе.
Она почувствовала, как его возбуждение обожгло ее бедро.
— О Боже, Роман…
— Думай об обонятельных нервах, Теодосия, — мягко предложил он, прижимаясь к ней в ритме, который доводил ее тело до лихорадочного уровня. — Думай о Шекспире.
Мягко раздвинул ее бедра и устроился между ними — затвердевшие соски прижимались к его груди, тихие постанывания проникали в его мозг, и пламя опаляло все тело. Целуя и покусывая шею девушки, он расположился так, что его горячая плоть слегка касалась ее женской влажности.
— Теперь проникну в тебя, — предупредил он хрипло. — А пока думай о величине звезд.
Она почувствовала, как бархатистый кончик его мужественности слегка прижался к пульсирующему входу в ее тело. Инстинктивно среагировав, обняла Романа руками за ягодицы и попыталась подтолкнуть его вперед.
Он воспротивился ее усилиям.
— Думай о законе индукции.
Он слегка вошел в нее, предоставив достаточно времени, чтобы она почувствовала его полностью, прежде чем отстраниться и затем повторить ту же мучительную процедуру еще раз.
— Теодосия, открой глаза.
Она открыла их и увидела самую сущность страсти: он продвигался вперед медленно… медленно, и это происходило с такой сладостной неторопливостью, что она не испытала страха от своего первого соединения с мужчиной.
Он был плотным, но ее тело растягивалось, чтобы приспособиться к его размеру; был длинным, но она хотела его всего; она попыталась поднять ягодицы, но его вес прижимал ее к земле.
— Думай обо мне, Теодосия, — прошептал Роман, твердо удерживая ее млеющий взгляд. — Думай обо мне.
В следующую секунду вспышка боли пронеслась сквозь нее, когда он вошел полностью, но чудесное ощущение быть заполненной им быстро преодолело боль.
— Теодосия, — простонал Роман, — о Боже, Теодосия. — Он затих, наслаждаясь столь долгим ожиданием удовольствия погрузиться в ее шелковистую влажность.
Но Теодосия не собиралась оставаться безучастной — изогнувшись под ним, нетерпеливо стремилась получить тот восторг, который он так умело дарил ей в прошлом.
Быстрым движением Роман стащил ее рубашку через голову и отбросил в тень; взяв в рот твердый сосок, начал показывать ей истинное значение любви.
— Сегодня ты пройдешь полный круг, Теодосия, и я с тобой. Двигайся со мной, милая.
Хотя она никогда прежде не знала мужчины, ее тело подсказывало, что делать: каждый раз, когда, казалось, он выскользнет из нее, она, прижав ягодицы к земле, поднимала их, чтобы слиться снова.
Забывшая обо всем, кроме него, Теодосия слышала, как он бормотал слова ласки и поощрения, его глубокий низкий голос ласкал, и она отдавалась с полной несдержанностью.
У Романа появился новый прилив желания довести ее до высочайшей точки экстаза: продолжая двигаться глубоко и равномерно, целовал ее, погружаясь языком между мягкими губами, ласкал рукой твердые соски возбужденной груди.
Его внимание к столь многим местам одновременно давало Теодосии глубочайшее наслаждение, которое ей еще предстояло испытать — экстаз нарастал, она почувствовала, как ее плотный проход сжался, словно обнимая его крошечными ритмичными объятиями; его присутствие внутри нее приближало завершенность, чувства обострялись, а тело извивалось; взлетая на гребень блаженства, она выкрикнула его имя.
Чувственные сокращения воспламенили Романа, его твердое гладкое тело напряглось в попытке удержаться, но она пульсировала так плотно, так сладостно, что наступившее блаженство унесло его в тот же огонь, который сжигал и ее.
Пламя экстаза пронзило все тело — дрожа от необыкновенных чувств, которые испытал в объятиях Теодосии, он поцеловал ее более страстно, чем когда-либо прежде… и выплеснул семя.
Теодосия нежилась в изгибе руки Романа, ее тело блестело от любовной игры и лунного сияния. Каскад иссиня-черных волос ниспадал ей на грудь — теплый, густой и мягкий, как атлас. Она медленно открыла глаза.
— Было ли для тебя это так же прекрасно, как и для меня? — прошептала она.
Ее вопрос прозвучал легко, словно перышко на ветру.
— Да.
— Никогда не забуду эту ночь, Роман.
