старой парусиной. Экипаж состоял из татуированного от стоп до макушки капитана (был одет лишь в широкие шаровары, потому я мог хорошенько его рассмотреть), старого безносого рулевого и четырех матросов. Все были заняты погрузкой товаров, и лишь капитан стоял на борту да помахивал ремнем.
Увидел меня, когда я остановился у трапа, и обнажил в ухмылке беззубые десны.
— Прифецфую фас, хоспотин, на борту «Фесеннего Рассфета». Што снашит — у меня.
«Весенний Рассвет» было неплохим вариантом. Правда, именно этому кораблику лучше подошли бы «Плавающая Лохань» или «Притопленное Ведерко», но, знакомый с тем, как работает воображение моряков, когда дело касается придумывания названий, я даже не усмехнулся.
— Мы прихотофили каюту для фашей милости, — сказал он. — Посфольте, я фас профошу.
Мы сошли по крутым, грязным, как смертный грех, ступеням. Слева были деревянные дверки.
— Польше тут никохо нет, фаша милость, — пояснил. — Экипаш спит на палупе, а сюта, — махнул рукою, — они не схотят.
Отворил двери и пропустил меня первым. Каюта была крохотной. Помещались в ней лишь набитый сеном матрас, деревянный, окованный медью сундук и металлическое ведерко. У стены увидел широкий шкафчик. Но сильнее меня заинтересовала особа, лежавшая на матрасе. Оно и понятно: была это полунагая (полунагая, ибо под палубой было тепло и душно, почти как в моей корчме) молоденькая девушка с белой кожей, длинными светлыми волосами и торчащими грудками.
— Неошитанность и потарок от хоспотина Похенфальта, — сказал капитан, усмехнувшись. — Если я путу нушен, хоспотин, я к фашим услухам.
С поклоном попятился и закрыл за собой двери. Девушка на матрасе внимательно глядела на меня, не выказывая при том никаких чувств. Лишь провела, видимо неосознанно, языком по губам. Хорошенькие были у нее губы. Полные и красные — при белизне ее кожи это производило впечатление.
— И как тебя зовут? — спросил я, сняв плащ и рухнув рядом с нею на матрас.
— Энья, — ответила она негромко. — А вы и вправду инквизитор, господин?
— Можешь называть меня Мордимер, — предложил ей. — За эти три дня мы познакомимся очень близко, так что хочу слышать из твоих уст просто мое имя, а не это вот «господин».
— Как пожелаешь, Мордимер. Меня доставили сюда, чтобы я исполняла твои желания.
— И это я люблю, — усмехнулся я. — И я действительно инквизитор, раз уж тебе так интересно. Но держи ротик на замке, если не хочешь меня рассердить. Для остальных буду Годригом Бембергом, купцом из Хеза, получившим наследство, которое теперь намерен удачно вложить.
— Как пожелаешь, Мордимер, — ответила она вежливо. — Но позволь, когда будем одни, называть тебя настоящим именем. Оно более… — задумалась на миг, а потом слегка усмехнулась, — чувственно.
Я был удивлен, сколь складно она говорит. Определенно не была вульгарной портовой девкой, которая только и может, что сквернословить на пьяную голову. Была в ней некая совершенно не подходящая к ее профессии деликатность. Ну и, конечно, я не обрадовался тому, что Мариус ван Бохенвальд рассказал ей, кто я такой. Может, полагал, что тогда она будет более старательной. Что ж, наверняка будет.
— Давно работаешь? — спросил я и снял рубаху. Была мокрой от пота, словно только что из воды вытащили.
— Недавно. С полгода. Но умею все, что необходимо, — уверила. — Убедишься.
— Еще проверим. И вообще, не говори «гоп». Знаешь, у индусов есть хорошая пословица: «Не проклинай мать крокодила, пока не перешел реку».
Она искренне рассмеялась, я же только тогда сообразил, что не должна была уразуметь соль этой шутки. Откуда шлюшке из Хеза знать, каковы крокодилы и кто такие индусы? Но возможно, смеялась, потому что так ее приучили, внушили мысль, что любая шутка клиента смешна.
Снял сапоги и размотал онучи. И сделалось мне почти хорошо, хотя под палубой было дьявольски душно.
— Правда, господин… Мордимер, — поправилась, — будешь мною доволен. Я хотела бы, чтобы ты замолвил доброе слово обо мне в моем новом доме, и буду стараться.
— В новом доме? Где?
— В Тириане, — ответила. — Там должна начать работать.
Подполз ближе и положил руку ей на грудь. Энья была довольно худенькой и невысокой, но грудь у нее была пышная. И это хорошо, поскольку не бывает слишком больших сисек, особенно когда их обладательница — с точеной фигуркой. Это вам говорит Мордимер Маддердин, милые мои, опытный ходок по хезским девкам. Мудрецы говорят, что девять из десяти мужчин вожделеют женщин с большой грудью. А тот десятый — вожделеет тех девятерых. И кто я таков, чтобы спорить с авторитетами?
— Уже хочешь? — спросила, усмехнувшись.
— Пока что хочу вина, — сказал я.
Она встала и отворила шкафчик. Вынула из него два кубка и глиняную бутыль. Большую бутыль.
— Могу выпить с тобой?
— Конечно, — ответил я. — Не люблю пить один.
Разлила вино по кубкам и подала мне. Принюхался.
— Пахнет неплохо, — сказал. — Ну, выпьем за путешествие, Энья.
— Твое здоровье, Маддердин. — Подняла кубок и набрала вино в рот.
Потом склонилась, вылила его мне на грудь и начала слизывать. Был у нее аккуратный узкий язычок, а лизала весьма умело.
Я устроился поудобней.
— Хорошо, малышка, — сказал я. — А теперь — ниже.
Отвела волосы и усмехнулась, а потом сделала, как я сказал.
Должен сказать, что были это три недурных дня, милые мои. Правда, на судне ван Бохенвальда клопы все так же кусались, лезли из матраса и падали с потолка, но было их поменьше, чем в моей квартире. Кроме того, не много оставалось у меня времени и желания думать о клопах, поскольку Энья изо всех сил старалась скрасить мой досуг. И должен признаться, давно уже не было у меня столь горячей девицы, которой к тому же нравилось то, чем занимается. Ну, конечно, всегда можно сказать, что ваш нижайший слуга в силах разжечь огонь даже в холодной курве, но нет… Полагаю, Энья попросту такой вот была. Что же, полгода в борделе еще не отбили у нее охоту к развлечению и определенную искренность чувств.
Мы пили, кувыркались на матрасе и не слишком обращали внимание на происходившее вокруг. Впрочем, вокруг и не происходило ничего, достойного внимания. Корабль плыл спокойно, погода держалась все такая же солнечная и ясная. Река между Хезом и Тирианом была широкой, ленивой, раскинувшейся во всю ширь, и в здешних местах нам не угрожали никакие неожиданности. Быстрое течение и мели начинались исключительно в верховьях реки, где-то во дне дороги за Тирианом. В тех краях ленивая старушка превращалась в капризную, быструю девицу. Река там извивалась меж порогов и мелей, имела переменчивое течение и всякий раз удивляла многочисленными досадными неожиданностями. К худшим относились корсары, обычно подплывавшие к кораблям среди ночи на быстрых лодочках и безжалостно вырезавшие всех свидетелей грабежа. В верховьях никто не мог позволить себе путешествовать без охраны. Но здесь плавание напоминало прогулку.
Наконец третьего дня мы миновали Тирианскую заводь, и впереди встали заметные издали башни городской ратуши. Барке пришлось маневрировать меж многочисленных кораблей, галер, лодок и лодочек, что приплывали в Тириан тремя речками, впадавшими в заводь. Купцы из Тирианон-нага процветали со столь многочисленной клиентурой, и я не удивлялся, что не желают уступать монополию торговли с югом. Но ведь известно: раз существует монополия, рано или поздно кто-нибудь захочет ее нарушить. И мой работодатель принадлежал как раз к таким «кто-нибудям». Но я не желал рисковать шкурой ради интересов Мариуса фон Бохенвальда. А сей Мариус небось вполне мог пожертвовать не моргнув глазом за свою идею жизнью… Не своей, понятно, но любого нанятого им человека.
Тириан, несмотря на удобное расположение в междуречье трех потоков, не был городом настолько большим, как Хез-хезрон, и повсеместно его считали провинциальным. Почему? По многим причинам. Потому, среди прочего, что Тириан жил с посредничества и торговли, и тщетно было бы искать здесь сильные ремесленные гильдии. В Тириане не было мануфактур, сколько-нибудь умелые мастера и
