— Но…
— Заткнись, Мордимер, — приказал ласково. — Также знаю о девушке…
В Академии Инквизиториума нас учили многому. Кроме прочего — искусству обманной беседы. Поммель наверняка догадывался, что за две недели мы воспользуемся услугами девочек, а девочки и любовь Вагнера к хмельному и приключениям — это всегда влекло за собой проблемы. Я дал бы руку на отсечение, что Поммель стрелял наугад, надеясь узнать истину по реакции вашего нижайшего слуги. А у меня даже мускул не дрогнул. Наш глава ждал некоторое время, потом усмехнулся.
— Далеко пойдешь, мальчик, — сказал ласково. — Ну, ступай.
Окликнул меня, когда я был у самых дверей:
— Ах, Мордимер, еще одно. Слова:
Я повернулся.
— Конечно, — кивнул, обещая себе, что впредь даже мысленно не стану произносить формулировку «дам руку на отсечение».
А чуть позже подумал: стрелял ли Поммель и в этот раз наугад или же от кого-то получил рапорт о наших похождениях? Но ести так — от кого?
Мящанам запрещено надевать алое, ибо это цвет благородного сословия. Но Гриффо Фрагенштайн осмеливался носить на плечах плащ, не просто сиявший чистейшим пурпуром, но и вышитый к тому же золотыми нитями, что складывались в форму Трех Башен — герба, принадлежавшего его отцу.
— Мое имя Мордимер Маддердин, и я лицензированный инквизитор из Равенсбурга, — представился я.
— Рад вас приветствовать, мастер, — сказал он вежливо и пригласил меня садиться. — Не желаете ли позавтракать вместе со мной?
— С большим удовольствием, — ответил я. Следил, как он раздает слугам приказания насчет еды. Высокий крепкий мужчина, на его широких плечах покоилась голова несколько странной, продолговатой формы, словно ее сдавили в тисках. Даже длинные буйные волосы, спадавшие на плечи, не могли скрыть сей изъян. И все же Гриффо Фрагенштайн не производил впечатления урода, над которым только и смеяться (позже я узнал, что за глаза горожане кличут его Господином Яйцеглавом — но лишь наверняка зная, что слова эти никто не услышит). На лице его читалась решительность, взгляд был быстр и проницателен. Даже когда усмехался, глаза оставались оценивающими, внимательными и невыразительными.
— С удовольствием помогу вам насколько это в моих силах, господин Маддердин, — сказал Фрагенштайн, ознакомившись с подписанными Поммелем полномочиями. — Но…
Поскольку он не продолжал, я позволил себе спросить:
— Да?
— Думаю, если Захарию Клингбайля настигла месть ведьмы, то он заслужил все, что с ним случилось!
— О нет, господин Фрагенштайн, — ответил я твердо. — Даже самый свирепый преступник не заслужил страданий, причиненных ведьмой. И не потому, что они столь ужасны, но потому, что страдания следует причинять лишь во имя закона и согласно требованиям его.
— На Клингбайля пал гнев Божий! — отрезал он.
— Вы полагаете, наш Господь мог использовать ведьму, дабы наказать этого человека?
— Я ничего не полагаю, мастер Маддердин, — пошел он на попятный, понимая, что ступил на зыбкую почву религиозных вопросов, и опасаясь, как бы сие не закончилось худо. — Я его попросту ненавижу и надеюсь, вы понимаете причины этой ненависти.
— Ненависть — шалая сука, господин Фрагенштайн. Не удержишь ее на цепи — и порвет тебя самого…
— Значит, не понимаете, — вздохнул он.
— Призвание инквизиторов — делиться с людьми любовью, а не ненавистью, — отвечал я. — Но если спрашиваете, понимаю ли я ваши чувства, то отвечу: понимаю их. Задам же лишь один вопрос, господин Фрагенштайн. Убеждены ли вы, что именно Захария Клингбайль убил вашу сестру?
— Захария Клингбайль убил Паулину. Это истинно, как и то, что Иисус Христос сошел с креста Своей муки, карая грешников, — торжественно сказал Гриффо, кладя ладонь на сердце.
Я удивился, поскольку в его словах не было ни капли лжи. Конечно, он мог верить в то, чего не было на самом деле. И конечно, я, неопытный инквизитор, мог ошибаться, оценивая слова хитрого купца, но в словах его не звучало ничего, кроме страстной веры в справедливость своих обвинений.
Мы сели за сытный завтрак и щедро окропили его вином. Еда была исключительно вкусной, а красные и белые вина, пусть и не самых знаменитых урожаев, весьма недурными, как на простецкий вкус Божьего слуги. К выпечке, пряникам и марципанам подали альгамбру — сладкую, густую, словно мед, пахнущую приправами. Я вздохнул. Хорошо же живут графские бастарды, подумал. Могли меня утешить лишь слова Господа нашего. Который обещал богачам, что
Во время завтрака говорили мы обо всем и ни о чем, а Гриффо между прочим рассказывал о проблемах кормления коней благородной крови и о том, как пожертвовал гнедую кобылку некой славной певичке, Рите Златовласой.
— Жаль только, что взамен она всего лишь посвятила мне одну из своих баллад — я рассчитывал на большее, — добавил, подмигивая мне.
— Она была красоткой?
— О, да, красоткой… — сказал мечтательно.
— И у кого из нас не дрогнет сердце при виде соблазнительной девицы? — поднял я бокал. — Их здоровье, господин Фрагенштайн!
— Для мира они — беда, но без той беды и жить не хотелось бы. — Он прикоснулся своим бокалом к моему — легонько, чтобы не повредить хрусталь.
Выпили, а я вздохнул и похлопал себя по брюху.
— Благодарю вас за занимательную беседу и прекрасное угощение, — сказал я. — С вашего позволения, однако, пришла пора допросить Клингбайля.
— Сытный завтрак, прекрасные напитки, а вы желаете идти в казематы? — удивился он. — Лучше скажите, как вы насчет визита к прекрасным дамам?
— Быть может, позже. — Я поднялся с кресла. — Хоть сами понимаете: совершаю сей выбор вопреки собственному сердцу, — усмехнулся. — Не выправите ли мне бумаги?
— Раз такова ваша воля, — ответил он. — Впрочем, я вас проведу: удостоверюсь, что примут вас как должно.
Я не имел ничего против общества Гриффо, поскольку знал — когда дойдет до допросов, просто выставлю его из камеры. Фрагенштайн мог быть большой шишкой в этом городе, но никто не будет присутствовать при допросе без позволения инквизитора.
Название «нижняя башня» подразумевало, что тюрьма находится в здании, разделенном, как и положено, на цокольный этаж, верхнюю и собственно нижнюю башни. Кто-нибудь мог бы вообразить высокую постройку, где в камерах, вознесенных в поднебесье, отчаявшиеся заключенные высматривают орлов, что унесут их из неволи. Ничего подобного, милые мои! Чтоб построить настоящую башню, необходимо участие опытных архитекторов да знающих каменщиков; нужны камень или кирпич и умело приготовленный раствор — чтобы остаться уверенным: постройка не распадется через несколько лет. Все это недешево. А зачем бы городскому совету давать такие деньги на тюрьму? Поэтому она стояла подле ратуши и выглядела как обычное одноэтажное здание. Заключение в «верхнюю башню» означало, что узники сидят в сухих камерах с оконцами, в которые виден мир божий и где можно нежиться на солнышке. Наказание же «нижней башней» означало, что будут гнить в подземельях, лишенные свежего воздуха и
