В атриуме палатки горели светильники, но лишь два из четырёх обычных, Ацилия, низко склонив голову, сидела на триподе в углу. Она не готовила ужина в этот день и ничего не делала. И Марк ни слова ей не сказал с упрёком, сам, хоть и намучился порядком, справился с кирасой, снял сандалии, собрал на столе остатки от завтрака — засохшие сыр и хлеб. Ацилия всё это время даже не шелохнулась, головы не подняла, и Марций сам проговорил, чтобы хоть что-то сказать в этой неловкости:
— У тебя настойчивый брат, редко таких встретишь…
Она, наконец, подняла голову и посмотрела, губы шевельнулись, словно что-то она хотела сказать ему, но промолчала. Марций продолжил сам:
— Он ещё и служит в действующем легионе, похвально для трибуна, проходящего службу в армии лишь для карьеры.
Она смотрела всё так же молча. Глаза большие, тёмные, в пол-лица. Какие мысли у неё сейчас в голове? О чём думает? Отпущу? Отдам братцу? Все они от него этого ждут. Эх-х, послать бы вас всех, вместе с легатом, да далеко-далеко…
— Ты знаешь, что твой брат был в Нуманции, воевал против тебя, твоего отца, брата, он приближён к самому Сципиону, ты знаешь это?
Ацилия нахмурилась, сверкнув глазами, губы её задрожали от переживаемых чувств.
— Неправда… — выдохнула еле слышно.
— А ты сама его не спрашивала? Сам-то он, конечно, тебе этого не скажет…
Ацилия снова выдохнула с негодованием, с болью:
— До чего же вы… низкий человек… Как можно так подло… Почему вы любите делать другим больно? Вы словно упиваетесь страданиями других людей…
— Первый раз слышу, никто никогда мне этого не говорил. Это только твоё личное мнение. — Марк сидел за столом, уперев локти в столешницу, сцепив кисти, держал их у рта, но голос его, хоть и был он негромким, хорошо было слышно в тишине ночного атриума. — Тебе просто не хочется в это верить, что он был там… Был в числе трибунов, рядом с Сципионом, участвовал в разработке плана захвата города… Не хочешь верить, что он такой же, как я — разрушитель твоей Родины, ломатель твоего будущего, убийца твоих родных…
— Прекратите! — перебила она резко, вскидываясь всем телом, — Что за чушь вы несёте! Вы бы слышали себя сами…
— За это время ты привыкла всё отрицательное, всё плохое в твоей жизни, связывать только со мной, с моим именем, а тут получается…
— Хватит! — она ударила сомкнутыми кулаками себе по бёдрам не в силах больше слушать его, — Прекратите!
— Почему? — спросил спокойно.
Она помолчала.
— Вы… Вы просто завидуете ему…
— Я?! — Он усмехнулся, перекладывая руки на стол. — Мне хочется смеяться над этим обвинением. — Он толкнулся и поднялся на ноги, — Нисколько я ему не завидую, мы с ним военные, мы оба выполняем приказы, и какая разница, сколько человек у нас в подчинении, у меня — десять, у него — тысяча, и жалование не в пример, у него десятки таких, как ты, и судьба их ему не интересна. И меня могут убить, и его могут убить… Так какая между нами разница? Чему тут можно завидовать? — он прошёл через атриум к ведру с водой, но Ацилия не приносила свежей в этот день, и Марк наклонил ведро на бок, зачёрпывая остатки. Попил, убрал ковш на край и всё под пристальным взглядом Ацилии, — Одно меня волнует… — он развернулся к ней, уперев руки в пояс, и Ацилия невольно глянула ему на пальцы на широкой твёрдой коже пояса. Сердце стучало у неё, кажется, на весь атриум. Ну почему, почему ты не слышишь его? Ты один не слышишь его! Марций, повернув голову, смотрел в сторону, и тёмные тени пролегли по его лицу, запали в глазницах, под носом, под челюстью, и Ацилия, казалось, издалека, со своего места, видела чётко мягкую ямочку на подбородке.
— В нашем мире всё, всё, что существует, создано для вас, для таких, как ты, как твой брат, и подобные вам. Если вы захотите, если поставите цель, вы сможете добиться её, и не потому, что обладаете способностями или талантом, а потому, что всё само плывёт вам в руки, только потому, что вы — это вы…
Бесполезно пытаться идти наперекор, потеряешь всё: деньги, здоровье, положение и даже жизнь… — Он повернул голову и глянул прямо ей в лицо, в глаза, упрямо поджимая губы. — Вам легко быть настойчивыми…
Ацилия смотрела на него во все глаза. Да, да, ты пытался бороться, пытался делать всё по-другому, по-своему, так, как считал нужным, но всё заканчивается когда-нибудь, всё имеет завершение, тебе придётся поступить так, как ты не хочешь, как ты не желаешь. Тебе придётся вернуть меня, и весь день все твердят тебе об этом. Ты пошёл против системы, ты пытался бороться с ней, и, скорее, эта система сама сломает тебя, чем ты её.
Она поднялась на ноги, не сводя с него глаз:
— Я просила вас ещё когда, ещё в первый день, можно было не доводить до этого…
— Какое это теперь имеет значение?
Ацилия сокрушённо покачала головой:
— Я не знаю, — Подняла глаза к нему, их взгляды снова скрестились, — Может быть, я и не права, и ничуть вы не любите чужую боль…
— В Тартар всё! — он резко перебил её, мотнув головой раздражённо, — Ты думаешь, всё закончилось? Думаешь, всё определилось для тебя? — он громко усмехнулся, сверкнув в полумраке белками глаз, — А вот и нет! Я не отпущу тебя, я не отдам тебя никому, пусть хоть твоему отцу воскресшему! Плевать! Пусть убивает, ему это будет нетрудно, суд так суд! Мне нечего терять, у меня ни семьи, ни родных… У меня только жизнь моя осталась, и, если надо будет, я её за свои идеи не пожалею… И он не заберёт тебя, будь он хоть трижды трибуном, да хоть другом Сципиона! Плевать мне! Всё в этом мире для вас, и жизнь моя так и так вам достанется!.. Никаких денег не хватит! — он резко шагнул к ней, ещё и ещё, пока за плечи не взял, резко встряхнув, — Моей ты была и моей останешься! Слышишь? И пусть убьют завтра, и пусть уверены все… Не отдам! Никому не отдам!
Она глядела на него снизу вверх огромными изумлёнными в удивлении глазами:
— Зачем? — выдохнула, — Во имя чего? Чтобы просто — против?..
Он усмехнулся в ответ, впиваясь пальцами в её плечи:
— Не знаю, что завтра… Но сегодня ещё ты моя, и я в праве… — осёкся, снова встряхнул безвольную, — Слышишь? Сегодня, сейчас ты моя!
Она передёрнула плечами, стараясь сбросить с себя его руки:
— Вы с ума сошли… Здесь мой брат рядом, и я пришла сюда только из-за формальностей, он ругал меня… А я думала, вы…
— Да я столько этого хотел!
— Пустите! — она повысила голос. Да, она изменилась за эти месяцы. Но и он изменился. Но сейчас, в самом деле, она ещё была в его власти, и никакого трибуна Ацилия сейчас не стояло между ними, а он, он все эти дни и ночи хотел прижать к себе это тело, увидеть эти глаза близко-близко, ощущать на щеке горячее прерывистое дыхание, ласкать эти тонкие хрупкие пальцы флейтистки…
Я ведь люблю тебя! Всё время любил, боялся себе в этом признаться.
Он притянул её к себе, находя сухие упрямые губы, целовал, ловя горячее дыхание протеста. Сейчас, именно сейчас, когда свобода стояла на пороге, была так близко, как никогда, он пытался сделать это, доказать свою власть, показать свою силу. Ацилия замотала головой, стараясь освободиться от него, гневно шепнула:
— Вы не в своём уме…
Но Марк уже не слушал её, выламывал ей руки, пытаясь завести их за спину, сжать в одной ладони, толкал её спиной вперёд, запутываясь в шторах, к себе, в свой угол.
— Нет! Пустите меня… — в горле пересохло от удивления и непонятного возбуждения, её всю трясло, как от озноба, — Я буду кричать… — а сама и говорить-то громко не могла, лишь шептала с усилием, — Да вы знаете, что вам будет за это?
