кошачью, и паранормальными способностями животные либо вообще не обладали, либо обладали в крайне слабой степени. Проект был уже на грани закрытия, поиск продолжали только энтузиасты вроде Смита – зная, что у земных животных иные качества и свойства передаются через поколения, они надеялись, что однажды в цепочке появится-таки искомое золотое звено.
И оказались правы! Последним из законных потомков легендарного Муфа Сары-Джейн оказался русский перс Клавдий, он же Тоха. Ниточка, которую размотали больше для очистки совести и из уважения к завещавшей сделать это мадам Мортимер, похоже, оказалась путеводной и могла вывести проект ИВР из тупика. Через много лет после начала поиска на другом континенте нашлось животное, обладающее разумом, позволяющим наладить его вербальный контакт с Homo sapiens!
– М-м-мауа! – восторженным шепотом произнес полковник. И повторил, заучивая: – М-м-мауа!
Если верить приборчику-переводчику, по смыслу это вполне соответствовало обуревающим Смита эмоциям. Конечно, он мог бы радостно чертыхнуться по-английски или даже выматериться по-русски, но кошачье-пришельческое ругательство было емче и выразительнее.
Пенсионер Никанор Васильевич Галочкин шагал по парку намного быстрее, чем прочие гуляющие, потому что, в отличие от них, у него была вполне конкретная цель.
Аккуратненького старичка было не узнать. Вместо обычного скромного, но ладного костюмчика-тройки на нем был лихой пейзанско-партизанский наряд, состоящий из мешковатых парусиновых брюк и ветхой бледно-оливковой гимнастерки, подпоясанной потрескавшимся от старости широким кожаным ремнем. На нем в кожаном же чехле висел крепкий нож с деревянной ручкой – на правом боку и пучок сухого зверобоя – на левом. На голове у Никанора Васильевича была видавшая виды соломенная шляпа, за спиной – крепкая холщовая торба на широких лямках. Лямки больно резали Галочкину плечи: в торбе, тщательно завернутый в цветной полиэтиленовый пакет с изображением развратной девицы в рваных джинсах, лежал горшок с червонцами, плотно, чтобы не звякали, придавленными сначала круглым куском поролона, а потом еще сверху крышкой. В руке у Никанора Васильевича была гладкая палка от безжалостно сломанной домашней швабры. Она заменяла собой посох, без помощи которого пенсионеру пришлось бы совсем плохо, потому что отягощенный горшком рюкзак не только оттягивал Галочкину костлявые плечи, но и больно колотил его по спине на каждом шагу, сбивая старика с курса.
Оглядываясь по сторонам, Никанор Васильевич с неудовольствием понял, что с экипировкой переборщил: он хотел, чтобы гуляющие по парку сограждане не обращали на него внимания, принимая за чудака-травника, а добился совершенно обратного эффекта.
На Галочкина откровенно глазели. Какой-то впечатлительный ребенок долго гнался за ним на трехколесном велосипеде, гудя клаксоном и весело хохоча. Выгуливаемые гражданами разнопородные собаки азартно лаяли – не то на самого Никанора Васильевича, не то на настойчиво преследующего его шпендрика на велосипеде. Группа молодых бездельников, живописно восседающих на гранитном парапете набережной, при появлении Галочкина разразилась дружным смехом, потом мелодично тренькнула гитара и приятный юношеский голос игриво запел вслед ускорившему шаг пенсионеру: «Мой миленький дружок, прелестный пастушок!»
Уже через несколько минут пастушеская тема получила продолжение: едва раздосадованный всем происходящим Галочкин сошел с мощеной набережной на травянистый откос, как из ложбинки резво выпрыгнули ранее не замеченные им козы в количестве четырех разновеликих экземпляров. Надоедливо мекая и однообразно звеня колокольцами, глупые животные неотвязно бежали за пенсионером, пока он не повернулся к рогатым преследователям лицом и не отогнал их прочь громким топаньем, шиканьем и неприцельным метанием мелких камней.
Отбившись таким образом от стада, Галочкин свернул на неприметную тропку и пошел по ней в глубь леса, при появлении встречных для отвода глаз гундосо озвучивая тексты: «Ромашка – она для желудка пользительная», «Липовый цвет в чаю хорош, а равно и простуды супротив», – и демонстративно обрывая растущий обочь болиголов.
Наконец он остался один в лесной глуши, огляделся, определился с направлением и решительно зашагал напролом через кусты дикой ежевики и рододендрона.
Место Никанор Васильевич присмотрел заранее. Могучий дуб простоял в чаще почти дикого леса не одно столетие и обещал стоять и впредь. Табличка с надписью «Дуб-великан, памятник природы» давала определенную гарантию неприкосновенности этого заповедного уголка на будущее. Сельскохозяйственной ценности скудный лесной серозем под дубом не представлял. Короче говоря, лучшее место для закапывания клада найти было трудно.
Впрочем, Галочкин не планировал расставаться со своим сокровищем навеки – лишь до тех пор, пока не станет ясно, что пугающее внимание к нему со стороны органов было случайным. Никанор Васильевич справедливо полагал, что опасность лучше переоценить, чем недооценить.
Пристроив торбу в зарослях, Галочкин расчехлил нож, аккуратно вырезал квадратную дыру в дерне у древесных корней и выкопал сорокасантиметровой глубины ямку, аккуратно складывая извлеченную из нее землю в кулек с джинсовой девицей. Частью этой земли был затем присыпан помещенный в образовавшийся шурф горшок с монетами, а оставшиеся комья Никанор Васильевич тщательно размял в пальцах и разбросал в зарослях поодаль. Земля над горшком была притоптана, дерновая латка положена на место и полита водой из специально принесенной пластиковой бутылки, а едва заметные швы посыпаны семенами газонной травы «Канада грин», маленький пакетик которой Галочкин загодя приобрел с лотка фирмы «Наше семя».
Обратный путь из леса в парк, а из парка – домой никакими приключениями не ознаменовался, если не считать случайной встречи с незнакомым длинноволосым юношей, одетым в том же сермяжном стиле, что и сам Галочкин. Белокурый хиппи по-свойски остановил Никанора Васильевича, чтобы спросить короткий путь к набережной, и коварный пенсионер с готовностью показал ему тропку к оврагу, где сиротели без пастыря зловредные козы.
– Тебе мороженое купить? – сочувственно спросила Ирка, притормозив у тротуара.
Подруге явно хотелось хоть чем-то меня утешить.
– Купить, – эхом отозвалась я, продолжая тупо смотреть вперед.
– Пойдем. – Ирка вышла из машины, шагнула к холодильному прилавку под пестрым зонтом и близоруко склонилась над стеклом, выбирая мороженое. – Ты какое будешь?
– Такое, – вяло отозвалась я, тоже машинально заглядывая в холодильник, но тут увидела один из ценников и невольно удивилась: – Вот это да! Ничего себе название для мороженого – «Белые ноги!»
– Оригинально, – согласилась Ирка, рассматривая яркую обертку с изображением белого детеныша тюленя на фоне решетки Летнего сада. – Впрочем, ноги, в смысле лапы, в смысле ласты, у него действительно белые. Стало быть, они хотя бы чистые.
– Девушка, дайте мне «Белые ноги», – попросила я продавщицу. – Одни. В смысле одну.
– Одну ногу, – пояснила Ирка.
– Одну штуку, – поправила я.
Девушка за прилавком посмотрела на меня, потом на Ирку, на ценник и хихикнула.
– В чем дело? – нетерпеливо спросила я.
– Это не ноги, – хихикая, сказала продавщица. – Это ночи, «Белые ночи». Просто у меня почерк неразборчивый.
– Почерк неразборчивый! Написала как курица лапой, – краснея, проворчала сконфуженная Ирка.
– Как левой задней ногой, – поддакнула я.
– Белой, – задыхаясь от смеха, пискнула ехидная девица.
Мы с Иркой переглянулись.
– Пошли отсюда, – сердито скомандовала Ирка. – Что мы, в другом месте мороженого не купим?
Мы вернулись в машину, отъехали на пару кварталов.
– О чем думаешь? – поинтересовалась Ирка.
Я вздохнула:
– О белых ногах. То есть о лапах. Как думаешь, может, Тохе кроссовки купить? Фирменные?
– А что, он будет их носить?